Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Другой человек для нас — это окошко к Богу, выход из собственной стеклянной замкнутости. Прежде, чем найти окно к Богу, каждый из нас должен открыться человеку, точнее — богом в себе открыться богу в другом человеке. Богом в себе мы должны опознать бога в другом. Быть узнанным в Боге — это и значит быть любимым. Так действует Христос в нас — делая нас богами друг для друга.
В песне — птичье смирение.
Кто выбрал неподлинность как своё бытие, тот выбрал некрасоту небытия, т.е. некрасоту и небытие.
«Из какого сора» растут не только стихи, но и люди... Растут и вырастают.
Растёт в нас Бог, и мы растём Им и в Него — из своего ветхого «сора», из «сора» обыденности и «мёртвой жизни» автоматизмов. Постчеловек развернётся и будет расти в обратном направлении — в сор, потому и перестанет быть человеком. Человек — это тот, кто растёт «из сора» в Поэзию.
Христианин призван не к узости, а к великодушию, к широте сердца и ума. Узок путь его, а не душа.
Любить другого и любить другого в себе — не одно и то же. Закрытость перед инаковостью другого — это запрет своего развития в ином. Через инаковость другого можно стать шире, больше и счастливее. Или, наоборот, уподобиться палачу, казня и другого, и себя.
Г. Сковороде повезло, он мог уверенно говорить: «Мір ловил меня и не поймал». Нынешних гениев, особенно после смерти, мір ловит копирайтом. И вылавливает...
Если человек взыщет Бога, Бог его непременно найдёт.
От чрезмерной мягкости часто приходится переходить к чрезмерной строгости.
Виноват ли грешник, что грешит? И да, и нет. Но вина его не в психологических установках, прежде всего, а в той почве, из которой они произрастают. Где растёт человек, такие установки в нём и водятся - как рыба в водоёме. Чтобы быть Христовыми, надо расти на Христе - быть Его ветвью. Эти слова надо понимать буквально, а не как речевой оборот или красивый образ.
Если кто-то меня поёт, тогда я — песня;
если кто-то ко мне идёт, тогда мы — вместе.
Если в пении небеса души хранимы Небом,
станет зовом дорог немых небесный пепел.
Все огни озаряют стражей — сияют лики,
освещаются тьмой пожарищ судьбы великих.
Будет ропот, и вой — не песня: беда стучится,
превращая в морды зверя слепые лица.
Где-то стелется туман, плачут вороны —
разлетается рассвет во все стороны.
Соберём ли? Не скажу — темень адская,
пальцы пальцами держу: память братская.
Настарались неспроста — долго портили
всё, что жизнью проросло: фигой скорчились.
И кому? Самим себе! Жалость жалкая
быть не деревом живым — просто палкой.
Райская птичка пела на ветке,
когда увидала Христовы руки,
открывшиеся навстречу муке,
и замолчала в недоумении.
Как же возможно в разлуке с небом
петь? Даже плакать ужасно трудно —
слишком мертво, слишком иудно.
Райская птичка пела на ветке,
когда увидала Христовы муки —
Кресту поклонялись райские звуки
и стоны природы, стоны Зова:
каждая песнь прижималась к Слову...
Лютый дракон, ищи своего Георгия!
Он побеждает всегда, хоть и не сразу.
Если падёт один, придёт другой —
у нас хватит святых на всех твоих драконов.
Торжество твоё — временно, можешь в него не верить,
как не веришь в любовь. Георгий придёт, я знаю.
Имя его — птица, что летит над преградами,
сила его — священная кровь рассветов.
На закате дня желательно помнить о солнце,
которое утром придёт, как будто навечно,
но не память моя возводит на небо звёзды
и не совесть твоя, сгоревшая прежде ада...
...Итак, в нас один неразделившийся Христос: телесный, душевный, духовный.... и социальный. Христос в нас — это ещё и социальный Христос. И сейчас происходит именно над социальным Христом надругательство, которого мы словно не замечаем.Судьба исторического Христа — Икона судьбы Христа социального, привычно именуемого в нашей традиции Всечеловеком. Всечеловек — это Христос в нас (в нас, а не во мне!)...
Расслоились на касты и думаем «вот заживём!»,
против каждого каждый построил свой каменный дом,
против ближнего ближний отчаянно ставит забор,
сквозь заборы свободны ходить лишь святой или вор.
Тот и этот — не наши, не вхожи ни в касту, ни в дом,
потому что опасны. Ну как мы при них заживём?
Тот и тот отнимает, любить лишь себя не дают.
Но святому всегда мы готовы дать пищу, приют...
Пусть докажет, конечно, сначала, что он не бандит...
— О каком ребенке идет речь? — спросила приятельница.
— Возможно, это Христос в нас, — ответила я.
Образ Христа у Царских врат, сердечный Христос самого Блока — они, вероятно, встретились в Блоке во время пения девушки. И случилось восхождение Блока, переживание трагедии (Цусимское сражение2, гибель моряков) как личного горя во Христе...
Умеете ли вы быть человеком? Сразу хочется сказать «нет!» — учусь, пытаюсь, стремлюсь быть, но не умею, конечно. Ставшее уже классическим «Человеком нельзя быть, им можно только делаться» Ухтомского — тому подтверждение. Да и каждому разумному, вменяемому человеку ясно, что если Сам Бог стал во Христе человеком, то человек длится вечно и бесконечно. Человек вечен и бесконечен, потому что Христос стал одним из нас. Но зададимся более конкретным вопросом: в чём заключается умение быть человеком?...
...Человек не нужен никому:
ни себе, ни другу, ни врагу...
Невозможна Божия отрада —
человека никому не надо:
ни себе, ни другу, ни врагу —
невозможен он в людском кругу.
Пища богов — стихи, поэзия. Нектар — это и есть поэзия. Слова внутри полны этим божественным нектаром, который собирают поэты, словно пчёлы, для своих творений. Чтобы прочесть стихотворение, надо впитывать в себя нектар Слова, а не считывать внешние слова. Внешнее — лишь упаковка...
Собери в ладошку слёзы и грёзы,
словно бусину к бусине — будут бусы.
Нарядись виноградом — Божии лозы
предлагают ткани на разные вкусы.
Опрометчиво думать, что всё уж спето,
раз вино поспело и тучи-думы
затянули туже одежды лета,
услыхав осенний напев угрюмый.
Собери в дорогу неволю будней,
пусть они устанут и будут сыты.
Судьбам повзрослевшим полёт нетруден,
даже если пледом полнеба скрыто.
Я гляжу на тебя розами:
так цвести как ты — наслаждение.
Я гляжу на тебя грозами:
всем продрогшим ты — утешение.
Погляжу на тебя ветрами
да тоски немой километрами,
чтоб услышать голос твой: «Элохим»
и остаться эхом надолго с ним.
Вторит голос мой небесам твоим,
наслаждаясь именем «Элохим».
В этом мире не бывает толпы, идущей в рай, даже если эта толпа марширует с иконами и крестами. Каждый, кто ищет такую топу, заблуждается и оказывается в плену своих иллюзий. В конечном итоге дьявол соберёт все возможные толпы под свои знамёна, в том числе марширующих с иконами и крестами - они-то и будут, вероятно, убивать святых, думая что тем служат Богу. Потому христианам важно не превращаться в толпу с какими-то СВОИМИ интересами, несмотря на то, что именно в это состояние всех гонят политтехнологи. Христианин - это не человек своей толпы, своей тусовки, а Христов человек.
Человек смертен потому, что не выбирает бессмертие, т.е. Бога. А что значит выбрать Бога не на словах, а на деле? Как минимум, надо перестать желать урвать что-то только для себя. Все мы делаем это - заботимся о себе, о своей безопасности, и потому хотим хорошее и лучшее присвоить себе, и желательно так, чтобы ТОЛЬКО себе - это повышает статусность. Богу это несвойственно. Бог - богат и щедро делится всем, что имеет, Он может потому и богат, что не присваивает ТОЛЬКО себе ничего. Другое дело, что взять у Бога божье можно только богоподобием своим - т.е. не всем дано взять то, что даёт Бог (но всем дана возможность стать такими)...
Нет никаких приличий, знаешь, нет!
Приличия — для тех, кто неприличен,
кто заменил приличием обет
быть любящим, живым — и тем обычен.
Все нормы — в клочья,
если льётся жизнь,
как кровь из ран
и как слова из Бога.
Душа — разборчивая недотрога —
бежит условностей, взмывая ввысь,
законы Неба если в ней зажглись.
У мёртвых не просят какой-нибудь жизни, какой-нибудь веры,
у мёртвых не сыщется то, что заведомо здешнее.
У них только мысль, что умеет сквозить сквозь барьеры,
и то, что светилось — что было хоть капельку вешнее.