Слушающее чувство. Нигде коммунизм не был записан понятной песней

Кузнец сначала промолчал, испытывая притворство Чепурного, а потом  и  сам  перестал  поддерживать свое ограждение от других людей и весь облегченно ослаб.
    - Значит, ты от  хороших  убитых  товарищей  остался,  раз плачешь!  Пойдем  в  обнимку  на ночевку - будем с тобой долго думать. А зря не плачь - люди не песни: от песни я вот  всегда заплачу, на своей свадьбе и то плакал...
   Чевенгур  рано затворялся, чтобы спать и не чуять опасности.
И никто, даже Чепурный со своим слушающим  чувством,  не  знал, что  на  некоторых  дворах  идет тихая беседа жителей. Лежали у заборов в уюте лопухов бывшие приказчики и сокращенные служащие и  шептались  про  лето  господне,  про  тысячелетнее   царство Христово,  про  будущий  покой освеженной страданиями земли, - такие беседы были необходимы, чтобы кротко пройти по адову  дну коммунизма;   забытые  запасы  накопленной  вековой  душевности помогали старым чевенгурцам нести остатки своей жизни с  полным достоинством  терпения и надежды. Но зато горе было Чепурному и его редким товарищам -  ни  в  книгах,  ни  в  сказках,  нигде коммунизм  не  был  записан понятной песней, которую можно было вспомнить для утешения в опасный  час;  Карл  Маркс  глядел  со стен,  как чуждый Саваоф, и его страшные книги не могли довести человека до успокаивающего воображения коммунизма; московские и губернские плакаты изображали гидру  контрреволюции и  поезда  с ситцем  и  сукном,  едущие в кооперативные деревни, но нигде не было той трогательной картины будущего, ради  которого  следует отрубить  голову гидре и везти груженые поезда. Чепурный должен был опираться  только  на  свое  воодушевленное  сердце  и  его трудной  силой  добывать  будущее, вышибая души из затихших тел буржуев и обнимая пешехода-кузнеца на дороге.

До первой чистой зари  лежали  на  соломе  в  нежилом  сарае Чепурный  и  Сотых  -  в  умственных  поисках коммунизма и его душевности. Чепурный был рад любому человеку-пролетарию, что бы он ни говорил: верно или нет. Ему хорошо было не спать и  долго слышать  формулировку  своим  чувствам, заглушенным их излишней силой;  от  этого  настает  внутренний  покой

* * *

Чепурный безмолвно наблюдал солнце, степь и Чевенгур и чутко ощущал   волнение   близкого   коммунизма.   Он  боялся  своего поднимавшегося настроения, которое  густой  силой  закупоривает головную   мысль   и  делает  трудным  внутреннее  переживание.
Прокофия сейчас находить долго, а он бы мог  сформулировать,  и стало бы внятно на душе.
    -  Что  такое  мне  трудно, это же коммунизм настает! - в темноте своего волнения тихо отыскивал Чепурный.

* * *

Прокофий,  имевший  все  сочинения  Карла Маркса для личного употребления,  формулировал  всю  революцию  как  хотел  -   в зависимости от настроения Клавдюши и объективной обстановки.
   Объективная  же  обстановка  и  тормоз мысли заключались для Прокофия в темном, но связном и безошибочном чувстве Чепурного.
Как только Прокофий начинал наизусть сообщать сочинение Маркса, чтобы доказать поступательную медленность  революции  и  долгий покой  Советской  власти,  Чепурный чутко худел от внимания и с корнем отвергал рассрочку коммунизма.
    - Ты, Прош, не  думай  сильней  Карла  Маркса:  он  же  от осторожности  выдумывал,  что  хуже,  а раз мы сейчас коммунизм
можем поставить, то Марксу тем лучше...
    - Я от Маркса отступиться не могу, товарищ Чепурный, - со скромным духовным подчинением говорил Прокофий, - раз  у  него напечатано, то нам идти надо теоретически буквально.
   Пиюся   молча  вздыхал  от  тяжести  своей  темноты.  Другие большевики тоже никогда не спорили с  Прокофием:  для  них  все слова были бредом одного человека, а не массовым делом.
    -  Это, Прош, все прилично, что ты говоришь, - тактично и мягко отвергал Чепурный, - только скажи  мне,  пожалуйста,  не уморимся  ли  мы  сами  от  долгого  хода революционности? Я же первый, может, изгажусь и сотрусь от сохранения  власти:  долго ведь нельзя быть лучше всех!
    -  Как  хотите,  товарищ  Чепурный! - с твердой кротостью соглашался Прокофий.
   Чепурный смутно понимал и терпел в себе бушующие чувства.

* * *

Иногда Чепурный входил  в  горницу,  садился  в сохранившееся  кресло  и  нюхал  табак,  чтобы  хоть чем-нибудь пошевелиться и прозвучать для самого  себя.  В  шкафах  кое-где лежали  стопочками  домашние  пышки,  а  в  одном  доме имелась бутылка церковного вина - виса'нта.  Чепурный  поглубже  вжал пробку  в  бутылку,  чтобы  вино  не потеряло вкуса до прибытия пролетариата, а  на  пышки  накинул  полотенце,  чтобы  они  не пылились. Особенно хорошо всюду были снаряжены постели - белье лежало  свежим  и холодным, подушки обещали покой любой голове; Чепурный прилег на одну  кровать,  чтобы  испробовать,  но  ему сразу  стало  стыдно  и  скучно  так  удобно  лежать, словно он получил  кровать  в  обмен  за  революционную  неудобную  душу <...>
Чепурный мог формулировать свои чувства только благодаря  воспоминаниям,  а  в  будущее  шел  с  темным ожидающим сердцем, лишь ощущая края революции и тем не сбиваясь со  своего  хода.  Но  в  нынешнюю ночь ни одно воспоминание не помогало Чепурному определить положение Чевенгура.  Дома  стоят потухшими  -  их  навсегда покинули не только полубуржуи, но и мелкие животные; даже коров нигде не было -  жизнь  отрешилась от  этого места и ушла умирать в степной бурьян, а свою мертвую судьбу отдала одиннадцати людям - десять из них спали, а  один бродил со скорбью неясной опасности.

* * *

Большевики пошли на Чевенгур <...> Большевики   без   команды   стали   в   ряд,   грудью   против самосветящегося  окна  врага,  подняли оружие и дали залп через стекло внутрь жилища. Домашний огонь потух, и в провал рамы  из среды  образовавшейся  тьмы  жилища  выставилось  светлое  лицо Кирея; он глядел один на семерых, гадая про  себя  -  кто  это такие,  стреляющие  в  Чевенгуре  кроме  него,  ночного сторожа коммунизма.
   Чепурный освоился с собой и обратился к Кирею:
    - Чего ты керосин жгешь молча в  пустом  городе,  когда  в степи  бандит  ликует?  Чего  ты  город сиротой бросаешь, когда завтра пролетариат сюда маршем войдет? Скажи мне, пожалуйста!
   Кирей одумался и ответил:
    - Я, товарищ Чепурный, спал и видел во сне весь  Чевенгур, как  с  дерева,  -  кругом голо, а в городе безлюдно... А если шагом ходить, то видно мало и ветер, как  бандит,  тебе  в  уши наговаривает, хоть стреляй по нем, если б тело его было...
    -  А  зачем  газ  жег,  отсталая твоя голова? - спрашивал Чепурный. - Чем пролетариат будет освещаться, когда  нагрянет? Ведь пролетарий чтение любит, партийная твоя душа, а ты керосин его пожег!
    - Я в темноте без музыки уснуть не могу, товарищ Чепурный, - открылся Кирей. - Я спать люблю на веселом месте, где огонь горит... Мне хоть муха, а пусть жужжит...
    -  Ну,  ступай  и  ходи  без  сна  по  околице,  - сказал Чепурный, - а мы  Жеева  пойдем  выручать...  Целого  товарища бросили из-за твоего сигнала...

А.Платонов. Чевенгур