Архангел на стене

Я лежу на узкой больничной койке и смотрю в окно. Это высокое  спаянное окно. Которое никогда не открывается и никогда не занавешивается шторами. Когда я подхожу к нему, я упираюсь подбородком в подоконник. Такое странное расположения окна меня тревожит. Словно я попала в ловушку, откуда никак не выбраться. Хочется свежего воздуха. Хочется ветра. Хочется свободы.

Я лежу на койке и смотрю в окно. Я вижу кусок пасмурного неба и часть промышленного здания – серую его стену и несколько окон. Вечером там не горит свет. И я предполагаю, что здание пустует.

Я лежу и вглядываюсь в небо. Я долго смотрю, как по небу идут хмурые облака. Они сгущаются, давят своей тяжестью на землю и людей, но дождь никак не созревает. Я разглядываю каждый квадрат облицовки стены дома напротив. Я пытаюсь проникнуть в его слепые окна.

Мне страшно.

Я знаю. Так всегда бывает. Вчера я была между жизнью и смертью, и жизнь победила. А сегодня разозленная смерть пришла меня пугать. Я чувствую, она стоит в дверях моей палаты и тянет меня своей пустотой и одиночеством. Потому я взяла подушку и развернулась к ней спиной, к окну. Я буду смотреть в Небо.

 

- Какой срок?

- Тридцать семь недель.

Немолодой узист водит датчиком по моему животу. У него седина на висках, а лица снизу я не вижу. Голос усталый и от усталости кажется мне добрым. Я признаюсь:

- Вообще-то мы ждали малыша только через три недели

-Но звезды решили иначе, да? – замечает он между делом.

Я на мгновение умолкаю, решаюсь.

- Да нет. Не звезды…. Я в Бога верю.

Он хмыкает как-то тепло, по-отечески.

- Это же одно и то же.

- Вы полагаете? – удивляюсь я.

Узист что-то записывает в моей карте. Перед ним на экране новая галактика – младенец, готовящийся к рождению. В этой галактике своя солнечная система, свой млечный путь. Свои звезды и светила. Перед ним – чудо жизни. Но сколько он видел в своей жизни подобных чудес и галактик? Не пересчитать. Для него они все давно стали лишь цифрами. Он записывает «Окружность головы столько-то сантиметров. Длина бедра….»

Я боюсь спугнуть такой удивительный разговор:  

–  Бог сотворил небо и звезды и все светила небесные.

Вижу, он кивает.

- Да, да. Ангелы, архангелы, херувимы. Серафимы, престолы.- смеется сам себе и сам себе говорит. – я знаю.

- Вы многое знаете! – восхищаюсь я.

Он снова сверяется с мерцающим экраном и что-то пишет.

- Ладно,- говорит снисходительно. - философские разговоры не удел женщин. Особенно беременных.

Я встаю, вытираю липкий живот. У меня снова начинается схватка и я пытаюсь ее продышать, уткнувшись носом в стену.

Почему? Почему вопросы бытия не должны интересовать беременных женщин. Скоро мне рожать, а это как раз встреча с бытием. Разве эта встреча не может не тревожить и не влечь? – думаю я, но больше ничего не говорю.

- Хороших вам родов! – бурчит узист на прощание.  Он уткнулся в мою карту и я так и не вижу его лицо.

- Спасибо.

Вечер субботы. В приемном отделении все усталые. Это заметно по тому, что врачи и медсестры дергано верховодят вновь поступившими. Нас здесь таких трое. Меня называют не по имени и не по фамилии. А просто «четвертые роды». Я не обижаюсь, это даже приятно. Четвертые роды. Словно звание. Четыре звезды на погонах.

А совсем молоденькую женщину, то и дело корчившуюся и кричавшую, называли: «Первые роды». Когда в очередной раз дыхание ее выпрямлялось и она переставала кричать, мне хотелось сказать ей, что во время схваток лучше петь или дышать. Это позволяет уйти от ощущения боли. Я сама дышу. Но  однажды я слышала, как в родовой поет роженица. Её песня будоражила, словно вой волка или воинственная песнь ветхозаветной Мариамны. Величественная песнь жены, тысяч и тысяч жен, которые вслед за праматерью Евой находят упование, в том что деторождение приведет их к их Господу. Мне очень хотелось это рассказать «Первым родам», но в приемном покое не было покоя. Да и я всегда трушу первой заводить разговор с незнакомыми мне людьми.

- Четвертые роды, Вы – гипертоник? – нервно спрашивает меня врач, после измерения давления.

- Не знаю… в последнее время, да.

Смотрит в мои выписки.

- Вы лежали в больнице с гипертензией?

- Да. Неделю назад выписали.

Врач хмурит лоб.

- Две таблетки под язык! – протягивает мне. Кажется, она злится на меня за то, что у меня такое давление.

Когда меня увозили тогда на скорой в больницу, старый врач, поправляя в машине капельницу, спросил: «У вас уже трое детей. Зачем Вам еще четвертый?» И я так опешила от неожиданности вопроса, что просто улыбнулась и повторила: «Зачем мне четвертый малыш?» «Ну да, - врач смутился и добавил. – если дети Вам так тяжело даются…» И тогда я поняла его и …. засмеялась.

Отчего я тогда смеялась?  Ведь, действительно, дети мне даются нелегко. И не в том дело, что их тяжело выносить или родить. Их тяжело воспитать и вырастить. Но разве можно серьезно спрашивать у женщины, зачем она вот-вот родит еще одного ребенка? Зачем она его собирается рожать, когда при родах она может умереть? Наверное, и правда, надо почувствовать себя виноватой за то, что мы с мужем так необдуманно плодимся и размножаемся. Наверное… Но разве все наши судьбы не в руках Божиих? И разве в самой сути нашей жизни уже нет зерна смерти?

Стоп. А кто тебе вообще сказал, что ты можешь умереть при родах? Ведь никто открыто об этом не говорит. Да, твои соседки по палате шептали «предъинсультное состояние», да, в больничной реанимации красивая медсестра тревожно поглядывала на приборы и каждый час давала тебе все новые и новые таблетки. «Ничего, ничего, - отвечала она на твой взгляд. – скоро подействует магнезия, организм должен насытиться лекарством», а потом забегал врач и что-то ей шептал. «Постарайтесь уснуть, сон – лучшее лекарство, Вам ведь еще надо родить, и дома ждут малыши». Все сдержанно-тревожно. А сон не приходил. И ночь казалось такой бесконечной, вечной и такой неживой. А когда я под утро, наконец, заснула, настал покой. И я поняла, что нет, не умру я. О смерти ведь и речи не было.

Но страх остался. И он мучил меня все это время после больницы. Пока не начались схватки.

 

Странное дело, в родовой палате мне уже совсем не страшно. Страх отодвигается действием. Роды – это действо. Сосредоточение жизни. Почему-то мне думается, что когда приходит настоящая смерть, не та, что просто пугает и выматывает, а та, что забирает с собой, тогда уже не страшно. Человеку страшно, когда есть выбор. Когда выбора уже нет, боязнь отступает.

 

Роды захватывают все мое естество, но мне кажется, они происходят не со мной, а только с моим телом. Схватки приходят, сотрясая это тело, а я смотрю на него, как смотрят на дорогого друга – с нежностью и грустью. Оно, все скованное проводками капельницы и датчиков, покорно лежит на белых родовых простынях. А я все чаще ныряю в схватки и все реже выныриваю в эту действительность. Я – океан, я – вулкан, я – мать. Вокруг меня суетятся люди в белых халатах. Это пришел высокий анестезиолог со свой медсестрой. Врач хочет ставить мне эпидуральную анестезию, анестезиолог против, он ворчит и ругается. Врач куда-то убегает, а анестезиолог просит меня сесть, чтобы ввести катетер в мои межпозвоночные диски.

Сквозь ритм своих схваток я замечаю на полу голубое пятно. Это моя майка, видимо, выпавшая из сумки, стоящей на столе. Это пятно досадует меня, как что-то очень личное. Мое оголенное тело меня не тревожит – в родах это естественно, но часть нижнего белья посреди палаты – унижает и смущает мое человеческое достоинство. Как бы я хотела поднять и спрятать эту майку.

- Сидите смирно! – кричит анестезиолог, перешагивая через голубое пятно. Я сижу.

Анестезиолог продолжает ворчать и браниться. Он еще не слишком стар, но уже морщинист и лысоват. Он сидит напротив меня и что-то записывает. Его медсестра – кругленькая, энергичная, дама в возрасте, достает из оранжевого чемоданчика шприцы, лекарства, катетер. Они ведут перепалку, совсем не замечая меня. Я стала частью интерьера, почти как моя майка. Между их реплик я пытаюсь вставить: «Простите, хватит вам ворчать, может и не нужно мне никакой анестезии», но они не слышат меня, поглощенные друг другом. Нет, они не ссорятся, их словесная битва – лишь диалог почти военных соратников, решающих какую стратегию выбрать, чтобы в этой палате не было потерь.

Суббота подходит к концу.

Вот бы здесь был мой муж. Он держал бы меня за руку, а во время схваток читал бы вполголоса псалмы, превращая наши роды в таинство. А я бы хваталась за его пальцы, как держится космонавт за свой трос, когда выходит в открытый космос. Я бы держалась за него, и он бы вымолил меня ото всех невзгод и вернул обратно на землю. Потому что мы были бы вдвоем. Я не была бы одна. Совсем одна среди чужих людей.

Но разве я одна? Внутри меня малыш, который пробивает свой путь в эту жизнь. Сквозь мое тело. Я чувствую его толчки, его движение. Я должна помочь ему.

Я откидываюсь на спину. Анастезиолог что-то бурчит. Уже не слышу.

Несколько дней назад я принимала роды у нашей кошки. Это были ее первые роды, и она просила о помощи. Я гладила ее живот и голову, она тяжело дышала. Потом она перестала дышать, она напряглась, выгнулась и показалась голова котенка, она принялась ее облизывать, не соображая, что надо рожать дальше, но тело умнее головы, и через мгновение, котенок уже лежал у кошки в ногах. Моя ошарашенная четырехлетняя дочь, сидевшая рядом, зашептала: «Мама, а откуда появился котенок? Я так и не поняла, откуда он вылез?» "Из боку, мой дружочек, из боку" - во время вспоминаю я богослужебные стихи Рождества.

Я закрыла глаза и представила себе этого котенка. Как он родился. Вот головка, а вот еще усилие и …

«Господи, да она родила!» - закричала круглая медсестра – «Врача в пятый бокс!»

 

Да, вчера жизнь победила смерть, и я родила своего сына. Он лежит в своей кроватке такой красивый, такой ясный, такой чистый. Словно лист бумаги. Что напишет на этом листе жизнь?

Новые тревоги наполняют мои думы: Не испорчу ли я его своей неумелой рукою? Смогу ли сохранить эту красоту? Эту ясность? Сумею ли я?

Это мой четвертый ребенок, и я уже знаю, что такое родительские ошибки, я пробовала вкус материнской вины, я знаю, что не всегда могу угадать, что творится на душе у моих детей. И я видела, что и в детях часто свет сменяется тьмою. А тьма светом. И в детях идет борьба добра со злом. И мне, как матери, придется бороться за вот эту вот младенческую святость, вновь и вновь напоминая себе и сыну, что человек – творение Божие. Самое лучшее Его творение. Смогу ли я?

Утром в нашу палату приходила уборщица. Она протирала полы, смахивала пыль и поглядывала на нас с малышом.

- Ты русская? – спросила она.

- Да. – кивнула я, радуясь разговору.

- Ты – единственная русская в отделении. – она выжала тряпку. – Остальные все узбечки и таджички. Они помногу рожают. Скоро их будет больше чем нас.

Она усмехнулась.

- А у тебя первый? – спросила.

- Четвертый!

- Молодец!

Она уже уходит, унося с собой за дверь тепло мимолетной встречи двух людей, и я снова остаюсь со своим чувством тревоги.

Вчера был час истины. Встреча с чем-то простым и вечным. Завтра я уже начну забывать его,  жалея себя или превознося. Сегодня я на перепутье.

По стеклу забарабанил дождь. Наконец, небо разверзлось! Я лежу на больничной койке и гляжу на стену, квадрат за квадратом и вдруг… ничего особенного, так бывает, просто причудливый узор на мокрой стене, но я вижу на этой стене фигуру архангела. Да, это архангел. С мечом в руках и с раскрытыми крыльями.