О стихах «православных» и настоящих

Когда я встречаю примеры так называемой «православной поэзии» или путешествую по сайтам, размещающим у себя стихи ходящих в храмы авторов, знаменитых и безвестных, меня не покидает то чувство, которое Довлатов испытывал, знакомясь с советской литературой, говоря о ней: «Не просто дрянь, а какая-то безликая вязкая серость. Даже названия почти одинаковые».

Когда-то Синявский написал известную критическую работу, в которой вскрывал духовные истоки социалистического реализма. О причинах такой скучной серости в стихах «христианских» тоже стоит поговорить, ведь здесь дело не только и не столько в отсутствии таланта.

Христианство стиха не в использовании церковных слов и образов, не в елейности, моральности и назидательности, но в самом даре поэта проникать в глубины сердец и событий, ― а такой глубокий взгляд неизменно будет христианским, даже если автор ничего не знает о Боге.

И как уныла вся эта показная религиозность в «православных» стихах! Всё это может быть искренне, но совершенно бездарно. Для того чтобы говорить о Боге, необходимо иметь опыт Бога и талант выражения этого опыта, чего совершенно не могут понять авторы, не способные и боящиеся разглядеть отблески фаворского света, которые проницают мир и культуру, а потому ограничившие себя темами о «священном». Но священное заключено в самом факте прикосновения Бога к миру, оно содержится во всей мировой красоте. Поэтому возможно писать о животных, гномиках, детях ― а читатель увидит за словами сияние того света, ради причастия которому и существует искусство.

Но если люди способны извратить даже церковную райскую жизнь и превратить её в формалистическо-бюрократическо-фарисейскую пародию, то, конечно, нет такой святыни и красоты, которую не испортил бы человек, не идущий к свету. Даже само назначение человека ― познавать и умножать красоту ― извращается людьми формы и умниками, для которых всё это становится какой-то игрой в повышение статуса, но не поводом к ликующей благодарности Творцу. Потому толкинистская поэтесса Вероника Батхен и писала:

«Но встретить настоящего поэта ―
Как честного найти среди судей. 
Его, как иностранную монету, 
Фальшивым посчитают, а за это 
Я не люблю талантливых людей».

Быть поэтом ― не значит просто уметь складывать слова. Маршак писал: поэт созидает не рифмами, но всей силой души, как певец поёт сердцем, а не только горлом. Поэт есть раскрытая в Духе необыкновенность восприятия истины, глубина проникновенного взгляда. Потому дар мудро сказать и увидеть приходит по мере преображения человека, по силе жития.

Святой Порфирий Кавсокаливит говорит о важности поэтического мироощущения для христианина: «Чтобы стать христианином, нужно иметь душу по­эта, нужно стать поэтом. “Грубых” душ Христос не желает иметь рядом с Собой. Христианин, пусть лишь тогда, когда любит, является поэтом, пребывает в по­эзии. Поэтические сердца глубоко проникаются любо­вью, закладывают ее внутрь сердца, обнимают ее и глу­боко чувствуют».

Поэт обращает всё увиденное в повод для благодарности Господу и тем самым возвращает языку его подлинное назначение: превозносить, хвалить и славить предмет своей любви. И стоит ли огорчаться, если подлинность и красоту отторгают носители ложности и безобразия?

Как-то поэт Бальмонт сказал Цветаевой, что хотел забраться на дерево к птицам, но жена его не пустила. «И правильно сделала, что не пустила, ― отвечала Цветаева. ― Там же одни воро́ны и галки. А ты Жар-Птица. Они тебя заклюют…»

А Лев Лосев вспоминает, что среди филологов Петербурга Иосиф Бродский не встретил серьёзного отношения к своим стихам, но лишь иронию и снисходительность. И это потому, что до красоты и подлинности всегда нужно дорасти, подобно как Цветаева почти всегда была глубже тех, с кем имела дело. Обычным же людям подлинное и причастное Духу кажется каким-то безумием, а разным дипломированным умникам оно представляется несерьёзностью, ведь они не выдавали подлинности справку, которая удостоверяла бы её значительность.

Рильке предостерегал одного юного поэта от стихов о Боге, потому что для этого нужно иметь подлинный личный опыт благодати и Неба. Пишущим же христианам совершенно недостаёт личного опыта, потому что большинство приходящих в храмы останавливается на уровне «профессиональной религиозности». Это то, о чём Шмеман пишет: «Нет ничего хуже профессиональной религиозности! Все эти перебирания четок во время церковных сплетен, весь этот стиль опущенных глаз и вздохов ― все это выдохшаяся ужасающая подделка».

По сути эта профессиональная религиозность есть уровень формы, когда человек усвоил внешнее правило, но встреча со Христом в его жизни так и не произошла. Такой человек постится, ходит в храм, рассуждает о церковных вопросах, но формализм заслоняет его от преображения, он не расцветает в Духе, а потому не может видеть землю и жизнь через Небо ― что и есть поэзия.

И получается, что человек повторяет формальные слова, шаблонность которых успокаивает других формалистов, всё звучит благочестиво, и благочестивые сайты во множестве публикуют такие стихи.

Между тем, как человек уникально расцветает в Духе, так и подлинный стих есть неповторимость, сквозь которую видно Небо. Такой стих всегда расширяет наше видение мира, он выводит наше сознание с плоскости логики в план красоты и пророчеств, когда красота замечается в каждой клетке мира и мы не устаём благодарить Бога за невероятное, неслыханное счастье ― восхищаться Его вселенной и петь Ему неповторимые песни.