Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Художник Сергей Кулина
Конец мира — это развод с истиной. Без брачных отношений с ложью конец мира невозможен.
В Боге мы все — единомышленники, именно в этом ценность единомыслия — в акте пребывания в Боге, а вовсе не в самостном совпадении кого-то с кем-то. Бог в нас един, и мы в Нём, Им — едины. Он в нас единит нас, делая единомысленными. Понятие «согласие Отцов» — про Бога в Отцах, а не про то, что Отцы о чём-то сговорились.
Не человек овладевает знанием. Знание овладевает человеком. Оно прорастает в него, и человек растёт в знании, когда оно прорастает в нём.
Современные технологии, искривляющие личность, основываются как раз на том, что в Луч меня рождает другой. Только они используют эту возможность не в созидательных, а в разрушительных целях. Другие становятся причиной искривления мышления и сознания в целом (создаётся ложное целое, ложный и лгущий Другой).
Есть одна опасность — не учтенная, мне кажется. Церковь не должна превращаться в корпорацию — вопреки трендам времени. Христианин — это, прежде всего, Христов человек, а не человек своей «тусовки». Христос в нас лишь пока мы его отдаём, и способы отдачи у каждого свои, но акцент на себе и своём методе может обесценить главное в нас. Во Христе мы преодолеваем своё корпоративное, а если не преодолеваем — умираем в самолюбии и самолюбовании.
Поэт — это самоликвидатор, его задача в работе над словом устранить себя, оставив слово (своё Слово).
Самость любит себя и понимает других, говорящих на языке самости. Она живёт в душе, как змея и говорит другим змеям, живущим в других людях: ублажите меня - и я вас ублажу. И если кто не ублажит, того змея ужалит.
Мы падаем в Бога, если не падаем в дьявола. И если падаем в Бога, то не упадём: падать в Бога — это лететь, а не падать.
Лучше плохо делать, чем хорошо не делать. Усилие, рывок, стремление — тоже вклад.
Мы становимся тем, что делаем. Мир становится тем, что мы делаем.
Поэзия — не рифмоплётство, не правила стихосложения, а разговор с Бытием. Вопрошающий всегда немножко Иов: дерзающий, имеющий онтологические основания для своего дерзания, святой и грешный в одночасье, и, главное, свято верящий в добродетельность Творца — как Авраам. Интенсивность его вопрошания предельна, и только поэтому он добывает звезду, недоступную другим, не обожжённым жаждой.
Конец мира — это развод с истиной. Без брачных отношений с ложью конец мира невозможен.
В Боге мы все — единомышленники, именно в этом ценность единомыслия — в акте пребывания в Боге, а вовсе не в самостном совпадении кого-то с кем-то. Бог в нас един, и мы в Нём, Им — едины. Он в нас единит нас, делая единомысленными. Понятие «согласие Отцов» — про Бога в Отцах, а не про то, что Отцы о чём-то сговорились.
Не человек овладевает знанием. Знание овладевает человеком. Оно прорастает в него, и человек растёт в знании, когда оно прорастает в нём.
Современные технологии, искривляющие личность, основываются как раз на том, что в Луч меня рождает другой. Только они используют эту возможность не в созидательных, а в разрушительных целях. Другие становятся причиной искривления мышления и сознания в целом (создаётся ложное целое, ложный и лгущий Другой).
Есть одна опасность — не учтенная, мне кажется. Церковь не должна превращаться в корпорацию — вопреки трендам времени. Христианин — это, прежде всего, Христов человек, а не человек своей «тусовки». Христос в нас лишь пока мы его отдаём, и способы отдачи у каждого свои, но акцент на себе и своём методе может обесценить главное в нас. Во Христе мы преодолеваем своё корпоративное, а если не преодолеваем — умираем в самолюбии и самолюбовании.
Поэт — это самоликвидатор, его задача в работе над словом устранить себя, оставив слово (своё Слово).
Самость любит себя и понимает других, говорящих на языке самости. Она живёт в душе, как змея и говорит другим змеям, живущим в других людях: ублажите меня - и я вас ублажу. И если кто не ублажит, того змея ужалит.
Мы падаем в Бога, если не падаем в дьявола. И если падаем в Бога, то не упадём: падать в Бога — это лететь, а не падать.
Лучше плохо делать, чем хорошо не делать. Усилие, рывок, стремление — тоже вклад.
Мы становимся тем, что делаем. Мир становится тем, что мы делаем.
Поэзия — не рифмоплётство, не правила стихосложения, а разговор с Бытием. Вопрошающий всегда немножко Иов: дерзающий, имеющий онтологические основания для своего дерзания, святой и грешный в одночасье, и, главное, свято верящий в добродетельность Творца — как Авраам. Интенсивность его вопрошания предельна, и только поэтому он добывает звезду, недоступную другим, не обожжённым жаждой.
Где вьюгу на латынь
Переводил Овидий,
Я пил степную синь
И суп варил из мидий.
И мне огнем беды
Дуду насквозь продуло,
И потому лады
Поют как Мариула,
И потому семья
У нас не без урода
И хороша моя
Дунайская свобода.
Где грел он в холода
Лепешку на ладони,
Там южная звезда
Стоит на небосклоне.
У Тарковского есть известный цикл стихотворений, посвященных великому русскому поэту Марине Ивановне Цветаевой. Первое, что меня поражало в этих прекрасных стихах — чувство колоссальной вины автора перед ушедшим из жизни его другом-кумиром («Где лучший друг, где божество мое, где ангел гнева и праведности?.. И чем я виноват, чем виноват?»)...
Пес дворовый с улицы глядит в окошко, —
Ну и холод, ветер поземный, холод лютый!
Дома печки натоплены, мурлычет кошка,
Хорошо нам дома: сыты, одеты и обуты.
Меху-то сколько, платков оренбургских,
чулок да шалей, —
Понапряли верблюжьего пуху,
навязали фуфаек,
Посидели возле печки, чаю попили,
друг другу сказали:
Вот оно как ведется в декабре у хозяек!
Подумали, пса позвали:
Оставайся на ночь,
Худо в тридцать градусов —
неодету, необуту.
С кошкой не ссорься, грейся у печки,
Барбос Полканыч:
В будке твоей собачьей
хвост отморозишь в одну минуту.
1940
Я человек, я посредине мира,
За мною – мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующие море,
Два космоса соединивший мост.
Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия...
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
«Я стол накрыл на шестерых»...
Ты одного забыл — седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах — дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть — седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально — им, печален — сам,
Непозванная — всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
— Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?..