Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Мимо боли времени нельзя молиться по-настоящему — не родишь подлинный вопль, подлинную жажду, ибо не будешь знать, понимать нужду ближнего. Равнодушие не может входить в молитву как в истину о Боге, мире и человеке.
Поэзия - это Мир в мире, Дом в доме и сердце в Сердце. А вера открывает Сердце в сердце...
Если подменить песню, если направить жажду песни не в ту сторону, можно сильно повлиять на людей, изменить их до неузнаваемости. Человека хранит его песня.
Здравомыслие — это совесть, а не интеллект. Движение к здравомыслию — это путь очищения совести.
Судить и отрицать высокое другого — это отрицать своё высокое. Высокое неподсудно, его не судят — им и в нём живут.
Наше высокое нас хранит.
Бог выходит навстречу первым и приходит к человеку раньше, чем человек приходит к себе. Бог ближе к нам, чем мы сами к себе.
Что я должен другому? С одной стороны — никто никому ничего не должен. Однако с другой — звание человека меня обязывает и приглашает, призывает к соответствующему мышлению и действию (это и есть человек — определенный функционал), и вопрос в том, беру я на себя эту роль или нет, принимаю на себя право и возможность быть человеком или отказываюсь. И если принимаю, то из этого следует, что я должна другому человека. Причём в себе и в нём (они всегда сопряжены). Иначе невозможно быть человеком.
Горе — от знания горнего, целого, от возможности тосковать по небу (горе возводит горе́). Горе как горе исчезнет для тех, кто забудет высшее — останется лишь беда, пустое страдание, без отношения к небу.
Мы выходим из ада мира во Христа, чтобы действовать во Христе. Сила Христова даётся для осуществления в себе любви. И через себя — в мире. Вера без дел мертва потому, что веру мы вполне обретаем только если вселится в нас Христос, а Христос бездействующим не бывает.
Много шума — всегда из ничего: чем больше пользы, тем меньше шума.
Перевод М. Алёшиной
Дома, что я имел, овладевают мной.
Случались в високосные года враждебные развалины чужбин;
как иногда охотник набредает на перелётных птиц,
а иногда он их и не находит, —
так мне в мои года везло, когда одни в себе носили дробь,
другие удирали, а иные с ума сошли в убежищах своих.
Перевод М. Алёшиной
Строенья внушительны: Фамагуста, Иларион, Буффавенто,— почти что сцена.
Но мы привыкли мыслить иначе: «Иисус Христос побеждает»,
и это узрели некогда в стенах Царьграда, цыган шатрами ныне изъеденных и сухою травою,
с громадными башнями ниц, ─ будто бы великан кинул игральные кости.
Перевод М. Алёшиной
…но их глаза белёсые, без век,
и как тростинки, тонки руки…
Господи, только не с ними!
Узнал я голос детей на заре,
что резвились на зеленеющих склонах,
веселясь, будто пчёлки
или бабочки, у которых столько цветов.
Господи, только не с ними!
Их голоса не срываются с уст.
Застревают, липнут к жёлтым зубам.
Перевод М. Гаспарова
Был пасмурный день. Никто ничего не решал.
Дул ветерок. «Это не грего, это сирокко», — сказал кто-то.
Худые кипарисы, распятые на склоне, и там за ними
серое море с лужами света.
Заморосило. Солдаты взяли к ноге.
«Это не грего, это сирокко», — и больше ни о чем ни слова.
Но мы знали: на рассвете нас не будет.