Тамара Сильман

Всё падают поблёкшие листы,
как будто в далях неба – увяданье;
И в этом их паденьи – жест прощанья.
И вечерами падает в молчанье
Наш шар земной из звёздной высоты.
Всё падает. Тот лист невдалеке.
Твоя рука. Ты сам. Без исключенья.
Но есть Один, он держит все паденья
С безмерной нежностью в своей руке.

Поэт был мертв. Лицо его, храня
всё ту же бледность, что-то отвергало,
оно когда-то всё о мире знало,
но это знанье угасало
и возвращалось в равнодушье дня.
Где им понять, как долог этот путь;
о, мир и он — всё было так едино:
озера и ущелья, и равнина
его лица и составляли суть.
Лицо его и было тем простором,
что тянется к нему и тщетно льнёт, —
а эта маска робкая умрёт,
открыто предоставленная взорам. —
на тленье обречённый, нежный плод.

И одиночество над нами 
как дождь: встает над морем вечерами
и простирается там за холмами,
до неба, им чреватого всегда.
И с неба падает на города

Ливнем оно струится на рассвете
на переулки, смутные вначале,
когда тела обнявшиеся эти
уже того не ищут, что искали,
и люди в ненависти и в печали
одной постелью связаны навеки...

Тут одиночество уходит в реки.