Общение Купины с Купиной

Стебелёк
«Ты, Моцарт, недостоин сам себя…»
«У человека, обладающего настоящей религиозной искренностью, вся сфера души, вся её периферия становится верным явлением центральной Купины. Душа не скрывает себя от своего Центра и открыта ему во всех своих слоях и осложнениях; но она не скрывает и своего Центра от себя, созерцая его пламя и постигая зовы и требования этого пламени<…> Чем цельнее и полнее религиозная искренность человека, тем выше он ценит настоящее общение Купины с Купиной. Люди, совсем лишённые предметного Огня, утомительны ему, обременительны, часто прямо невыносимы. Люди, искусно скрывающие свою Купину и не вводящие её в общение, производят на него впечатление притворщиков: не то осторожные скупцы, не то недоверчивые трусы, они пытаются скрыть своё Главное и тем низводят общение на уровень неискренности и пустоты. Людям же, не умеющим вводить свою Купину в общение, он всегда готов помочь своей инициативой. <…> Настоящее общение людей начинается там, где происходит обмен искрами между Купиной и Купиной. Религиозно-искренний человек, обращаясь к другим людям, имеет в виду не периферию их быта, а главное и священное огнилище их души. Ему нестерпимо общаться своей Купиной с чужим периферическим хаосом; видеть, как посылаемые им духовные искры гаснут в болоте чужой пошлости; чувствовать, как безответно и безнадёжно вспыхивает его собственный огонь, и следить за тем, каким тупым безразличием, какой непроглядной тьмой встречает другой (или другие!) его лучи. <…> Искра должна лететь свободно из Центра к Центру и обратно, так, чтобы искренность была едина и непрерывна на всем протяжении от моего Центра к его Центру, и от него ко мне».

Иван Ильин. О религиозной искренности. Аксиомы религиозного опыта

Свобода — закон жизни, растворение в любой безличности и несвободе — окаменение и смерть.
Столкновение любых форм окостенения (от камней памятника Командора до догматизма Сальери) с жизнью несёт смерть, но вызов, отчаянный и безнадёжный, который жизнь бросает чуме, могильным монументам, мертвящей зависти, всегда поэтичен. Зависимость от внешней среды — это лишь обязательный низший уровень человеческой личности, борьба со средой за духовную свободу и отказ принимать её бесчеловечность за норму — удел высокой личности. 

Юрий Лотман. Пушкин. Очерк творчества

МАРИНА ЦВЕТАЕВА:

Ты меня читаешь раньше, чем я пишу.
Марина Цветаева. Из письма к Рильке. 31-го декабря 1926

Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.

Нельзя воспринимать действительность без всякой ее интерпретации.  А.Ф. Лосев

По полной чести самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, грубеют, уподобляются один другому, что — руки опускаются, не узнаешь: вы ли? В любви в пять секунд узнаешь человека, он — слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь.

Я не люблю встреч в жизни — сшибаются лбами. Две глухие стены. Так не проникнешь. Встреча должна быть аркой, еще лучше — радугой, где под каждым концом — клад...

Что я любила в людях? Их наружность. Остальное — подгоняла. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь, мне в любви непереносна, мне стыдно за неё, точно я позвала человека в неубранную комнату. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней.

Чем больше узнаю людей — тем больше люблю деревья! Обмираю над каждым. Я ведь тоже дерево: бренное, льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь…

Люблю всё, от чего у меня высоко бьется сердце. В этом — все.

Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю — что писать, что бросать. Можно к столу не присесть — и вдруг — всё четверостишие готово, во время выжимки последней в стирке рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 копеек. А иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой — другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. — рук не хватает!

Женщина, не забывающая о Генрихе Гейне в тот момент, когда в комнату входит ее возлюбленный, любит только Генриха Гейне.

Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. Моё «не могу» — главная мощь. Значит, есть что-то, что вопреки всем моим хотениям всё-таки не хочет. Говорю об исконном «не могу», о смертном, о том, ради которого даёшь себя на части рвать…

Есть встречи, есть чувства, когда дается сразу все и продолжения не нужно. Продолжать, ведь это — проверять.

Всё в мире меня затрагивает больше, чем моя личная жизнь.

«…Раньше я давала — как берут — штурмом! Потом — смирилась. Людям нужно другое, чем то, что я могу дать», — эти размышления из письма Тесковой тоже находятся в контексте сложной дружбы с Гончаровой.

Я запрещаю тебе делать то, чего ты не хочешь!

“Будь” — единственное слово любви, человеческой и Божеской.

Чтобы говорить о Боге, о солнце, о любви — нужно быть.

Я могу иметь дело только с настоящим: настоящей радостью, настоящей болью, настоящей жестокостью.

Что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не-не-не... а болит. Это и есть душа.

Что мы можем сказать о Боге? Ничего. Что мы можем сказать Богу? Все.

Самое лучшее в мире, пожалуй — огромная крыша, с которой виден весь мир.

Если я на тебя смотрю, это не значит, что я тебя вижу!, — видела бы (доходило бы до сознания) — не смотрела бы.

— Но лица моего не забудь!
— Я его никогда не знал.

Лицо — свет. И оно, действительно, загорается и гаснет.

Любовь в нас - как клад, мы о ней ничего не знаем, все дело в случае.

Я - страшно одинока...

И я скажу: - Утешь меня, утешь,
Мне кто-то в сердце забивает гвозди!

В диалоге с жизнью важен не её вопрос, а наш ответ.

Поэт есть ответ. (Человек - это не ответ. Человек - это вопрос. Пауль Тиллих)

Творчество — общее дело, творимое уединёнными.

Да любит ли художник свои вещи? Пока делает — сражается, когда кончает — опять сражается и опять не успевает любить. Что же любит? Ведь что-нибудь да любит! Во-первых, устами Гончаровой: «я одно любила — делать», делание, самое борьбу. Второе: задачу. То, ради чего делаешь и как делаешь — не вещь. Вещь — достижение — отдается в любовь другим. Как имя. — Живи сама. Я с моими вещами незнакома (Цветаева. Наталья Гончарова).

Что вещь в состоянии созидания? Враг в рост. Схватиться с вещью, в этой ее обмолвке весь ее взгляд на творчество, весь ее творческий жест и вся творческая суть. Но — с вещью ли схватка? Нет, с собственным малодушием, с собственной косностью, с собственным страхом: задачи и затраты. С собой — бой, а не с вещью. Вещь в стороне, спокойная, знающая, что осуществится. Не на этот раз, так в другой, не через тебя, так через другого. — Нет, именно сейчас и именно через меня» (Цветаева. Наталья Гончарова).

Цвет сам по себе красив, любовь к нему как-то — корыстна, а — росток? побег? Ведь только чистый жест роста, побег от ствола, на свой страх и риск. (Цветаева. Наталья Гончарова).

Есть вещи, которые люди должны делать за нас, те самые, которые нам дано делать только за других. Любить нас. (Цветаева. Наталья Гончарова).

Что такое человеческое творчество? Ответный удар, больше ничего. Вещь в меня ударяет, а я отвечаю, отдаряю. Либо вещь меня спрашивает, я отвечаю. Либо перед ответом вещи, ставлю вопрос. Всегда диалог, поединок, схватка, борьба, взаимодействие. Вещь задает загадку. (Цветаева. Наталья Гончарова)

Я вещь окончательно понимаю только через слово (собственное).

...что такое внешнее событие? Либо оно до меня доходит, тогда оно внутреннее. Либо оно до меня не доходит (как шум, которого не слышу), тогда его просто нет, точнее, меня в нем нет, как я вне его, так оно извне меня. Чисто-внешнее событие — мое отсутствие. Все, что мое присутствие, — событие внутреннее. (Цветаева. Наталья Гончарова)

История моих правд — вот детство. История моих ошибок — вот юношество. Обе ценны, первая как бог и я, вторая как я и мир.

История и до-история. Моя тяга, поэта, естественно, к последней. Как ни мало свидетельств — одно доисторическое — почти догадка — больше дает о народе, чем все последующие достоверности. «Чудится мне»... так говорит народ. Так говорит поэт.

Идея. Язык философии (Бибихин)

«Мое дело говорить истину» Сократ

Святитель Николай Сербский: Солнце отражается в чистых водах, а небо — в чистом сердце