Элегия

(Марине Цветаевой-Эфрон)
пер. Владимир Макушевич

О потери Вселенной, Марина, падучие звёзды!
Не преумножишь ты их, за какою звездой ни бросайся,
В целом давно пересчитано всё.
Так что, падая, мы не уменьшаем святого числа.
Падает каждая жертва к истокам, а там – исцеленье.

Стало быть, всё – лишь отсрочка, возврат, одного и того же.
Только игра безо всяких имён и без выигрышей потаённых?
Видно, Марина, мы море! Глубины, Марина, мы небо.
Мы – земля, Марина, мы тысячекратно весна.
Песня, как жаворонков, нас в невидимое извергает.
Мы начинаем восторгом, и нас превышает восторг.
Вдруг нашей тяжестью песня повёрнута к жалобе вниз.
Может быть, жалоба – младший восторг, порыв к преисподней?
И подземные боги, Марина, хотят, чтобы их похвалили.
Так невинны они, что похвал, словно школьники, ждут.
Милая! Расточим же себя восхваленьем!

Неимущие мы. Удаётся нам только потрогать
Шеи цветов нераскрывшихся. Я это видел на Ниле.
Так, от себя отрекаясь, жертву приносит король.
Ангелы мимоходом двери спасения метят.
Так и мы нашей мнимою нежностью трогаем то и другое.
Ах, как восхищены мы! Как, Марина, рассеяны мы
И при сокровеннейшем поводе! Метчики им, да и только.
Такое это занятье, когда его не переносит
Ближний какой-нибудь наш и решается нечто схватить,
Мстит за себя убивая. Смерть у него в подчиненьи,
Об этом свидетельствует его осторожная нежность
И странная сила, которая нас
Из живых пережившими делает. Небытие.

Знаешь, как часто в преддверии новых рождений
Нас влекло повеленье слепое?
Нас - влекло? Неохочее тело – сплошные глаза
Под бесчисленными ресницами. Общее сердце,
Запавшее в нас. Перелётные птицы –
Образ парящего нашего воображения.

Этого знанья, Марина, не нужно влюблённым.
Пусть не знают заката. Пусть новизны не теряют.
Уразуменье положено старой могиле влюблённых,
Сумрак под плачущим деревом в кои-то веки,
Влюблённые гибки, как прутья. Рушится только могила.
Их сверх меры сгибая, пышный плетётся венок.
Майским развеяны ветром они, от всегдашнего средоточия,
Где ты чаешь и дышишь, мгновенья отключены.
(Как я тебя понимаю, расцветшая женственным цветом
На нетленном кусте моём! Как я распылаюсь
Ветром ночным, который к тебе прикоснётся!)
Льстить половинам своим научились до времени боги.
Лунными дисками полнимся в круговороте.
Цельности нам на ущербе ничто не вернёт, -
Лишь собственный путь одинокий в ночи над бессонным пейзажем.

(Марине Цветаевой-Эфрон)
перевод Тамара Сильман

О растворенье в мирах, Марина, падучие звезды!
Мы ничего не умножим, куда б ни упали, какой бы
новой звездой! В мирозданье давно уж подсчитан итог.
Но и уменьшить не может уход наш священную цифру:
вспыхни, пади, — все равно ты вернешься в начало начал.

Стало быть, все — лишь игра, повторенье, врашенье по кругу,
лишь суета, безымянность, бездомность, мираж?
Волны, Марина, мы море! Звезды, Марина, мы небо!
Тысячу раз мы земля, мы весна, Марина, мы песня,
радостный льющийся гром жаворонка в вышине.
Мы начинаем, как он, — осанной, но темная тяжесть
голос наш клонит к земле и в плач обращает наш гимн.
Плач... Разве гимну не младший он брат — но склоненный?
Боги земли — они тоже хотят наших гимнов, Марина.
Боги, как дети, невинны и любят, когда мы их хвалим.
Нежность, Марина, — раздарим себя в похвалах.

Что назовем мы своим? Прикоснемся дрожащей рукою
к хрупкому горлу цветка. Мне пришлось это видеть на Ниле.
Как спускаются ангелы и отмечают крестами двери невинных,
так и мы — прикасаемся только к вещам: вот эту не троньте.
Ах, как мы слабы, Марина, отрешены — даже в самых
чистых движеньях души. Прикоснуться, пометить — не больше.
Но этот робкий порыв, когда одному из нас станет
невмоготу, когда он возжаждет деянья, —
жест этот мстит за себя — он смертелен. И всем нам известна
эта смертельная сила: ее сокровенность и нежность,
и неземной ее дар — наделять нас, смертных, бессмертьем.

Небытие... Припомни, Марина, как часто
воля слепая влекла нас сквозь ледяное преддверье
новых рождений... Влекла — нас! Влекла воплощенное зренье,
взгляд из-под тысячи век. Всего человечьего рода
сердце, что вложено в нас. И как перелетные птицы,
слепо тянулись мы к дальней невидимой цели.

Только нельзя, Марина, влюбленным так много
знать о крушеньях. Влюбленных неведенье — свято.
Пусть их надгробья умнеют, и вспоминают под темной
сенью рыдающих крон, и разбираются в прошлом.
Рушатся только их склепы; они же гибки, как лозы,
их даже сильно согнуть значит сделать роскошный венок.
Легкие лозы на майском ветру! Неподвластны
истине горького «Вечно», в которой живешь ты и дышишь.
(Как я тебя понимаю, о женский цветок на том же
неопалимом кусте! Как хочу раствориться в дыханье
ветра ночного и с ним долететь до тебя!)
Каждый из нас, уверяли боги, — лишь половина.
Мы ж налились дополна, как полумесяца рог.
Но и когда на ущербе, когда на исходе, —
цельность сберечь нашу может лишь он — одинокий,
гордый и горестный путь над бессонной землею.

1926