Луч посреди пружин... 

Самостные структуры людей жёсткие, пружинистые, потому общение наше тоже пружинистое, отпористое. Чуть что не так, бьют... Общаясь, мы ударяемся друг о друга, бьём и/или держим удар. И крайне редко случается другое общение - желаемое, настоящее, тёплое и мягкое, как солнечный лучик. Так встречает нас Христос и все Христовы.

Луч посреди пружин...  Он не давит, не предъявляет претензий, а  светит.

Общение предполагает взаимопроникновение, иначе это будет не общение, а скольжение по поверхностям. Проникать в свет - легко и просто, в пружинный слой (скажем, в диван) - трудно и сложно. То есть, пружины защищают нас от несанкционированного проникновения, потому что на уровне, где они царят, слишком много хулиганов. Однако они же мешают нам любить ближнего, не травмируя его, не причиняя страданий.

* * *

Впустить в себя другого как луч, как бога - вот жажда Цветаевой и её роковая неудача. Ей нужно было, чтобы её так же гостеприимно впускали в себя, как она сама принимала всякого человека. «Я к каждому подхожу вся», - говорила Марина.

И Бог приходит весь и сразу. Она была цельной натурой....

Открыв в себе бога посредством поэтического проникновения в суть вещей, она искала бога в других. Она была бесприютным светлячком среди пружин. Фонариком, который всем в тягость, потому что приговаривает к той же участи — светить посреди пружин.

==================================================================

Владимир Микушевич:

Вместе с словесностью древнерусской («Слово о Законе и благодати» - С.К.) возникает и философия. Главное отличие русской религиозной философии в том, что она совпадает с поэзией. Не только в своих высших проявлениях, но и в своих истоках. Именно поэтому западная догматическая философия (академическая) отказывает нам в том, что у нас есть философия. С этим я сталкивался в Германии - надеюсь кого-то я сумел переубедить. Но этот узкий либерально-догматический подход остаётся всё таким же.
 

* * *

Но философ допускает при этом характерную ошибку. Он выводит поэзию Рильке из мистической традиции, тогда как мистический опыт, наоборот, выводится в данном случае из поэзии Рильке. Очевидно, Степун воспринял книгу Рильке в духе русского богостроительства по Горькому или по Богданову. Для богостроительства Бога нет, пока его не построят, а у Рильке тот строит Бог, кого строит Бог. Бог - антипод монаха и его alter ego. Снова вспоминается Ангел Силезский:

Я знаю: Божеству грозит исчезновенье.
Бог тоже умер бы со мной в одно мгновенье.

Монаха нет без Бога, но и Бога нет без монаха, ибо существование того и другого в их соотнесённости.
Монашество в книге Рильке - влечение к вещи, так как в ней Бог, и отречение от вещи, так как Бог не только в ней, но и в других вещах.

Владимир Микушевич. Жизнь и поэзия Рильке