Ризома - это антихрист

Дерево сильно своей тягой в небо. Эта тяга создаёт дерево. Оно растёт в земле, многие деревья корнями своими едины (например березовая роща - едина на уровне корней, деревья соединены в единую систему и поддерживают друг друга). Корневища березовой рощи - та же ризома, но она возможна только потому, что есть вертикаль.

Отказ от вертикали - это ликвидация и той ризомы, что связана с вертикалью. Значит, существовать может ризома, оторванная от вертикали, только как иная ризома, иное корневище. Это и есть антихрист: горизонтальное единство вне вертикального. Природное единство без вертикального измерения невозможно - люди едины в Боге, только в Боге! В человеческом нельзя быть единым - только в новом, технологическом единстве, лжеединстве по сути, антиединстве, антихристианстве....
Ризома - это антихрист.

* * *

Люди встречаются в вертикали - не в горизонтали. Встреча в горизонтали возможна только за счёт наличия вертикали. Если устранить вертикаль, встреча в горизонтали станет невозможной. Только если не создать другую, новую, техногоризонталь и соединить всех механическим образом.

----------
Ризома (фр. rhizome «корневище») — одно из ключевых понятий философии постструктурализма и постмодернизма, введенное Ж. Делёзом и Ф. Гваттари в одноимённой книге 1976 года и призванное служить основанием и формой реализации «номадологического проекта» этих авторов.

Ризома
 (фр. rhizome — корневище) — понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально внеструктурный и нелинейный способ организации целостности, оставляющий открытой возможность для имманентной автохтонной подвижности и, соответственно, реализации ее внутреннего креативного потенциала самоконфигурирования. Термин "Ризома" введен в философию в 1976 Делезом и Гваттари в совместной работе "Rhizome" — в контексте разработки базисных основоположений номадологического проекта постмодернизма, фундированного радикальным отказом от презумпции константной гештальтной организации бытия.

Понятие "Ризома" выражает фундаментальную для постмодерна установку на презумпцию разрушения традиционных представлений о структуре как семантически центрированнойи стабильно определенной, являясь средством обозначения радикальной альтернативы замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую осевую ориентацию. Такие структуры семантически сопрягаются Делезом и Гваттари с фундаментальной для классической европейской культуры метафорой "корня", дифференцируясь на собственно "коренные" или "стержневые" ("система-корень"), с одной стороны, и "мочковатые" или "пучкообразные" ("система-корешок") — с другой. Организационные принципы этих систем мыслятся в номадологии как отличные друг от друга (прежде всего, по критерию механизмов своего эволюционного разворачивания), однако типологической общностью этих структур является характерная для них сопряженность с семантической фигурой глубины, метафорически презентирующей в контексте западного менталитета метафизическую пре­зумпцию линейного разворачивания процессуальности (углубления) и смысла (углубление в проблему).

В противоположность любым видам корневой организации, ризома интерпретируется не в качестве линейного "стержня" или "корня", но в качестве радикально отличного от корней "клубня" или "луковицы" — как потенциальной бесконечности, имплицитно содержащей в себе "скрытый стебель". Принципиальная разница заключается в том, что этот стебель может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо ризома абсолютно нелинейна: "мир потерял свой стержень" (Делез и Гваттари). Фундаментальным свойством ризомы, таким образом, является ее гетерономность при сохранении целостности: она есть "семиотичное звено как клубень, в котором спрессованы самые разнообразные виды деятельности — лингвистической, перцептивной, миметической, жестикуляционной, познавательной; самих по себе языка, его универсальности не существует, мы видим лишь состязание диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков" — словно "крысы извиваются одна поверх другой" (Делез и Гваттари).

Эта отличающая ризому от структуры полиморфность обеспечивается отсутствием не только единства семантического центра, но и центрирующего единства кода. Логика корня — это логика жестких векторно ориентированных структур, в то время как Р. (в контексте постмодернистского отказа от логоцентризма) моделируется в качестве неравновесной целостности (во многом аналогичной неравновесным средам, изучаемым синергетикой), не характеризующейся наличием организационных порядков и отличающейся перманентной креативной подвижностью. Источником трансформаций выступает в данном случае не причинение извне, но имманентная нестабильность (нонфинальность) Р., обусловленная ее энергетическим потенциалом самоварьирования: по оценке Делеза, Р. "ни стабильная, ни не стабильная, а, скорее, "метастабильна"... Наделена потенциальной энергией".

Таким образом, можно утверждать, что ризоморфные среды обладают имманентным креативным потенциалом самоорганизации, и в этом отношении могут быть оценены не как кибернетические (подчиненные командам "центра"), но как синергетические. Прекрасной иллюстрацией этого может служить программный для постмодерна текст Э.Ионеско "Трагедия языка": "Произошло странное событие, и я не понимаю, как это случилось: текст преобразился перед моими глазами... Вполне простые и ясные предложения... сами по себе /выделено мною — M.M./ пришли в движение: они испортились, извратились", чтобы уже в следующее мгновение исказиться вновь. Однако достигнутый в результате этого кажущийся организационный хаос на деле таит в себе потенциальные возможности бесконечного числа новых организационных трансформаций, обеспечивая безграничную плюральность Р.

Согласно номадологическому видению ситуации, в рамках Р. в принципе невозможно выделение каких бы то ни было фиксированных точек, ибо каждая из них в своей динамике фактически предстает перед наблюдателем в качестве линии, — прочерченной ею траектории собственного движения, в свою очередь, ускользающей от жесткой фиксации. Говоря о ризоморфной среде, Делез и Гваттари отмечают, что "она состоит из неоднородных тем, различных дат и уровней", — в абстрактном усилии в ней могут быть выделены "линии артикуляции и расчленения, страты, территориальности": "любая ризома включает в себя линии членения, по которым она стратифицирована, территориализована, организована". Эти абстрактные линии определяли бы своего рода статику Р., если бы применительно к последней имело смысл говорить о статичном состоянии как таковом. Однако бытие ризоморфной среды может быть понято лишь как нон-финальная динамика, и динамику эту определяют "линии ускользания, движения детерриториализации и дестратификации": "сравнительные скорости течений вдоль этих линий порождают феномены относительной задержки, торможения или, наоборот, стремительности... Все это — линии и сравнительные скорости — составляет внутреннюю организацию" Р. — ее "agencement".

Таким образом, мало того, что фактически линии внутреннего членения оказываются применительно к Р. перманентно подвижными, они еще и предполагают своего рода "разрывы" как переходы ризомы в состояние, характеризующееся отсутствием жесткой и универ­сальной стратификации. Р., в отличие от структуры, не боится разрыва, но — напротив — конституируется в нем как в перманентном изменении своей конфигурации и, следовательно, семантики: по словам Делеза и Гваттари, "ризома может быть разорвана, изломана в каком-нибудь месте, перестроиться на другую линию... Разрывы в ризоме возникают всякий раз, когда сегментарные линии неожиданно оказываются на линиях ускользания... Эти линии постоянно переходят друг в друга".

Аналогичным образом Делез и Гваттари рассматривают и то, что в традиционной терминологии (предельно неадекватной применительно к данному случаю) могло бы быть обозначено как внешняя структура Р. — Р. может быть интерпретирована как принципиально открытая среда — не только в смысле открытости для трансформаций, но и в смысле ее соотношения с внешним. По оценке Делеза и Гваттари, у Р. в принципе нет и не может быть "ни начала, ни конца, только середина, из которой она растет и выходит за ее пределы", — строго говоря, применительно к Р. невозможно четкое дифференцирование внешнего и внутреннего: "ризома развивается, варьируя, расширяя, захватывая, схватывая, внедряясь" (Делез, Гваттари), конституируя свое внутреннее посредством внешнего.

Таким образом, процессуальность бытия принципиально аструктурной Р. состоит в перманентной генерации новых версий организации (в числе и линейных), аналогичных по своему статусу тем преходящим макроскопическим картинам самоорганизации, которые выступают предметом исследования для синергетики. Однако любая из этих сиюминутно актуальных и ситуативно значимых вариантов определенности Р. в принципе не может интерпретироваться в качестве финальной, — значимый аспект бытия Р. фиксируется в принципе "нон-селекции" (Делез и Гваттари), регулятивном по отношению к ризоморфной организации. Среди последовательно сменяющих друг друга виртуальных структур ни одна не может быть аксиологически выделена как наиболее предпочтительная, — автохтонная в онтологическом или правильная в интерпретационном смыслах: "быть ризоморфным — значит порождать стебли и волокна, которые кажутся корнями /выделено мною — M.M.I или соединяются с ними, проникая в ствол с риском быть задействованными в новых странных формах" (Делез, Гваттари). В любой момент времени любая линия Р. может быть связана (принципиально непредсказуемым образом) со всякой другой, образуя каждый раз в момент этого (принципиально преходящего, сиюминутно значимого связывания) определенный рисунок Р. — своего рода временное "плато" ее перманентно и непредсказуемо пульсирующей конфигурации.

Иными словами, если структуре соответствует образ мира как Космоса, то Р. — как "хаосмоса". Подобная пульсация Р., предполагающая переходы от стратификации — к ускользанию от таковой и от одного варианта стратификации — к другому, функционально совершенно аналогична пульсационному переходу самоорганизующейся среды от хаотических состояний к состояниям, характеризующимся наличием макроструктуры, в основе которой лежит координация элементов микроуровня системы. Таким образом, в номадологическом проекте постмодернизма "речь идет о модели, которая продолжает формироваться и углубляться в процессе, который развивается, совершенствуется, возобновляется" (Делез, Гваттари), являя каждый раз новые версии своего бытия, соотносимые друг с другом по принципу исономии: не более так, чем иначе.

В этом отношении, если структура понимается Делезом и Гваттари как "калька", которая "воспроизводит только саму себя, когда собирается воссоздать нечто иное", то Р. сопоставляется с "картой", которую можно и нужно читать: "речь идет о модели, которая продолжает формироваться". По оценке Делеза и Гваттари, "это... одно из наиболее отличительных свойств ризомы — иметь всегда множество выходов" (ср. с "дисперсностью доминантных ходов" у Джеймисона, "садом расходящихся тропок" у Борхеса, сетевым "лабринтом" у Эко с их бесконечным числом входов, выхдов, тупиков и коридоров, каждый из которых может пересечься с любым другим, — семиотическая модель мира и мира культуры, воплощенная в образе библитеки-лабиринта в "Имени розы" или "космической библиотеки" у В.Лейча).

В этом плане Р. конечна, но безгранична; "ризома не начинается и не завершается", и у нее "достаточно сил, чтобы надломать и искоренить слово "быть" (Делез и Гваттари), открывая возможность и свободу бесконечной плюральности своего внеонтологизирующего бытия. Р. принципиально плюральна, причем процессуально плюральна. По формулировке Делеза и Гваттари, "ризома не сводится ни к Единому, ни к множественному. Это — не Единое, которое делится на два, затем на три, на четыре и т.д. Но это и не множественное, которое происходит из Единого и к которому Единое всегда присоединяется (n+1). Она состоит не из единств, а из измерений, точнее из движущихся линий. [...] Она образует многомерные линеарные множества /ср., например, Эон и Хронос — M.M.I без субъекта и объекта, которые сосредоточены в плане консистенции и из которых всегда вычитается Единое (n-1). Такое множество меняет свое направление при соответствующем изменении своей природы и самого себя".

В соответствии со сказанным, Р. неизбежно конституируется в качестве "антигенеалогичной", т.е. принципиально не артикулируемой ни с точки зрения своего происхождения, ни с точки зрения возможностей введения критериев для оценки ее процессуальности в качестве прогресса или регресса. Процессуальность бытия Р. фундаментально альтернативна преформистски понятому "разворачиванию" исходно заложенного в объекте замысла (смысла), — "разворачиванию", реализующемуся по модели последовательного формирования бинарных оппозиций. Согласно постмодернистской оценке, только для жестко гештальтных систем характерно наличие генетической (эволюционной) оси как линейного вектора развития: "генетическая ось — как объективное стержневое единство, из которого выходят последующие стадии; глубинная структура подобия, скорее, базовой последовательности, разложенной на непосредственные составляющие". В противоположность этому, "ризома антигенеалогична", — она как "конечное единство осуществляется в другом /а именно: принципиально не осевом, т.е. не линейном — M.M./ измерении — преобразовательном и субъективном". И в процессуальности этого преобразовательного измерения "ризома не подчиняется никакой структурной или порождающей модели. Она чуждается самой мысли о генетической оси как глубинной структуре".

В этом отношении номадологическая концепция Р. конституируется не только в контексте "постметафизического мышления", но и задает новое понимание детерминизма, свободное от идеи внешнего причиняющего воздействия и ориентированное на презумпцию имманентности. В этом контексте номадология подвергает резкой критике идею жестко заданного разворачивания исходного замысла той или иной предметности посредством бинарной дифференциации содержания последней: по формулировке Делеза и Гваттари, "в отличие от структуры, которая определяется через совокупность точек и позиций, бинарных отношений между этими точками и двусторонних связей между позициями, ризома состоит исключительно из линий членений, стратификации, но также и линий ускользания или детерриториализации подобно максимальному измерению, следуя по которому множество видоизменяется, преобразуя свою природу".

Согласно номадологическим установкам, эти обозначенные векторы являются принципиально отличными от бинарных векторов "роста древовидных структур": по словам Делеза и Гваттари, "не нужно путать эти линии с линиями древовидного типа, которые представляют собой локализуемые связи между точками и позициями. В отличие от дерева, ризома не является объектом воспроизводства: ни внешнего воспроизводства как дерево-корень, ни внутреннего — как структура-дерево". Таким образом, принципы осуществления процессуальности бытия ризоморфной среды могут быть зафиксированы, согласно Делезу и Гваттари, как "принципы связи и гетерогенности", "принцип множественности", "принцип незначащего разрыва", "принципы картографии и декалькомании".

Артикулированные в духе номадологического проекта идеи могут быть обнаружены не только у Делеза и Гваттари, но и у других постмодернистских авторов, что позволяет сделать вывод о том, что эксплицитно выраженные в номадологии презумпции являются фундаментальными для философии постмодернизма в целом. Классическим примером ризоморфной среды служит в постмодернистских аналитиках также среда письма: согласно, например, Р.Барту, текст есть продукт письма как процессуальности, не результирующейся в данном тексте.

Постмодернистски понятое письмо принципиально ризоморфно ("метафора... текста — сеть" у Р.Барта), и для него нет и не может быть естественного, правильного или единственно возможного не только способа, но и языка артикуляции: "все приходится распутывать, но расшифровывать нечего, структуру можно прослеживать, протягивать (как подтягива­ют спущенную петлю на чулке) во всех ее поворотах и на всех уровнях, однако невозможно достичь дна; пространство письма дано нам для пробега, а не для прорыва; письмо постоянно порождает смысл, но он тут же и улетучивается, происходит систематическое высвобождение смысла" (Р.Барт).

Аналогично, в самооценке Деррида, "фокус исторического и систематического пересечения его идей" — это "структурная невозможность закрыть... сеть, фиксировать ее плетение, очертить ее межой, которая не была бы метой". (Как замечает А.Ронсон в интервью с Деррида, проблемно-концептуальное пространство его философствования не только не замкнуто, но и принципиально нелинейно: "я спросил, с чего начинать, а Вы заперли меня в каком-то лабиринте".)

Р. как организационная модель находит свою конкретизацию в постмодернистской текстологии, — в частности, в фигуре "конструкции" в постмодернистской концепции художественного творчества, в рамках которой идеал оригинального авторского произведения сменяется идеалом конструкции как стереофонического потока явных и скрытых цитат, каждая из которых отсылает к различным и разнообразным сферам культурных смыслов, каждая из которых выражена в своем языке, требующем особой процедуры "узнавания", и каждая из которых может вступить с любой другой в отношения диалога или пародии, формируя внутри текста новые квазитексты и квазицитаты.

Конституируя идею Р. как принципиально нелинейного типа организации целостности, постмодернизм далек от односторонней трактовки бытия как тотально ризоморфного, полагая корректным применение как линейных, так и нелинейных интерпретационных моделей — соответственно параметрам анализируемых сред. Более того, номадология задается вопросом о возможном взаимодействии линейных ("древовидных") и нелинейных ("ризоморфных") сред между собой: как пишут Делез и Гваттари, "в глубине дерева, в дупле корня или в пазухе ветки может сформироваться новая ризома". — В этом контексте актуальными оказываются следующие проблемы: "не обладает ли карта способностью к декалькированию? Не является ли одним из свойств ризомы скрещивать корни, иногда сливаться с ними? Имеются ли у множественности слои, где пускают корни унификация и тотализация, массификация, миметические механизмы, осмысленный захват власти, субъективные предпочтения" и т.д. (Делез, Гваттари). Таким образом, понятие "Р.", интегрально схватывая сформулированные в философии постмодернизма представления о нелинейном и программно аструктурном способе организации целостности, обретая статус фундаментального для постмодернизма понятия, в конституировании которого проявляется базисная функция философии как таковой — выработка понятийных средств для выражения и анализа тех типов системной организации, которые еще только осваиваются наличной культурой.
----
1. Грицанов А. А.,. Абушенко В.Л. //История философии. Энциклопедия. Минск, 2002, с.883-887. 

Дерево жизни (древо жизни, ст.-слав. и др.-рус. древо животное, райское древо; англ. Tree of life) — мифологический образ во многих культурах. В славянской народной традиции вариант мирового древа). В книжности и фольклоре — мотив, отражающий представления о библейском древе жизни посреди рая (Быт. 2:9). Концепция Древа Жизни использовалась в религии, философии и мифологии. Обозначает взаимосвязь всей жизни на нашей планете и служит метафорой для общего происхождения в эволюционном смысле.
Термин древо жизни может также быть использован в качестве синонима священного древа.
Древо знания, связывающее небеса и подземный мир, а также древо жизни, связывающее все формы жизни, оба являются формами мирового древа или космического древа, согласно Encyclopædia Britannica, и изображаются в разных религиях и философиях как одно и то же дерево.

В иудаизме
Подробнее по этой теме см. Дерево жизни (Библия).
В книге «Берешит» (Книга Бытия) древо жизни (ивр. ‏עץ חיים‏‎ эц хаим) — дерево посреди райского сада, плоды которого дают вечную жизнь. Во время изгнания из рая после грехопадения Адам и Ева теряют доступ к этому дереву.
« И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.(Быт. 3:22)    »
В Книге притчей Соломоновых древом жизни названы Тора и мудрость: «Она — древо жизни для тех, которые приобретают её, — и блаженны, которые сохраняют её!» (Прит. 3:18), а также: «Кроткий язык — древо жизни, но необузданный — сокрушение духа» (Прит. 15:4).
В «Книге Еноха» сказано, что во время великого суда всем, чьё имя есть в Книге Жизни, Бог даст плод с Дерева жизни.
Эц Хаим часто используется как имя для иешив, синагог, для произведений раввинстической литературы, а также как название деревянных шестов, на которых намотан Свиток Торы.

Каббала
Подробнее по этой теме см. Древо Жизни (каббала).
В каббале Дерево жизни изображается десятью связанными элементами, представляя центральный символ каббалы. Это дерево представляет собой 10 сфирот силы божественной реальности. Пантеистический и антропоморфный акцент этой эманационной теологии интерпретирует Тору, еврейские обряды и цели существования как символическую эзотерическую драму единения в сфирот, восстанавливая гармонию Творения. Со времён Ренессанса еврейская каббала является важной традицией в не-еврейской западной культуре, сначала через принятие христианской каббалы, а затем появившись в оккультной Герметической Каббале. Эти адаптации иудейского дерева жизни синкретичны за счёт ассоциирования с другими религиозными традициями, эзотерическими теологиями и магическими практиками.

В христианстве
См. также: Дерево жизни (Библия) и Дерево познания Добра и Зла
В дополнение к Еврейской Библии дерево жизни символически описано в Книге Откровения как обладающее следующими свойствами: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева — для исцеления народов» (Откр. 22:1–2).
В католическом христианстве Дерево Жизни представляет собой безупречное состояние человечества, свободного от разложения и первородного греха, до грехопадения. Папа Бенедикт XVI сказал, что «крест является истинным древом жизни». Святой Бонавентура учил, что лечебный плод с Дерева Жизни представляет Иисуса Христа. В свою очередь святой Альберт Великий учил, что евхаристия, тело и плоть Христова, является плодом с дерева жизни.
В восточном христианстве дерево жизни представляет собой любовь Бога. Св. Исаак Сирин говорил, что «Рай есть любовь Божия, в которой наслаждение всеми блаженствами», и что «древо жизни есть любовь Божия».

В славянской мифологии
В славянской мифологии Дерево жизни (ст.‑слав. и др.-рус. древо животьное) — вариант мирового древа, в книжности и фольклоре — мотив, отражающий представления о библейском древе жизни, посаженном Богом среди рая. Фольклорный мотив, восходящий к дохристианской мифологии, отражает представление о трёхчастном мировом дереве, моделирующем мир (ср. древо с «тремя корыстями» и «трёхугодливое древо» украинских и русских песен, где в кроне обитает сокол, в стволе — пчёлы, у корней — бобры и т. п.).

В тюркской мифологии
Древо жизни – один из наиболее часто встречающихся мотивов в искусстве тюркских народов. Древо жизни является важным объектом тюркской культуры и упоминается еще в тюркской мифологи.

Среди многочисленных орнаментов, встречающихся на азербайджанских коврах, заметное место принадлежит сюжету “древа”, который широко распространен в изобразительном искусстве Азербайджана. Вариацией «древа жизни» является символическое изображение «якоря», который по форме напоминает стрелу, а в гянджинских и карабахских коврах часто изображается фантастическое дерево «ваг-ваг», на ветвях которого вместо птиц выткано символическое изображение головы людей.

Казахи древо жизни называли Байтерек. Корни этого дерева находятся в подземном мире, само дерево, его ствол — в земном, а крона — в небесном.

Алтайские тюрки считают, что нижняя зона (корни древа) — мир душ предков, которых оберегает Бог Эрлик вместе с подругой Тенгри-Умай. Эрлику подчиняется нижняя зона мира — духи предков, Эрлик является опорой Древа Жизни, придает ему импульс вечности. Благодаря ему происходит круговорот жизни в мире. 

В языке крымских татар древо жизни имеет название "омюр агъач" (тур. омюр — мир, вселенная, агъач — дерево) и дословно переводится как "мировое дерево". Для крымских татар символ древа также связан с жизнью рода и благополучия. Мотив древа жизни получил наибольшее распространение как элемент декора в вышивке одежды, а также предметов домашнего обихода. 

У малоазийских турок священными были сосна и можжевельник. Они считали, что люди связаны с деревьями, а дерево напрямую ассоциировалось с матерью-Богиней. 

Дерево в народной культуре чувашей ‒ объект поклонения. Аналог Древа жизни в традиционной чувашской народной культуре носит название киремет. 

В армянской мифологии
В армянской мифологии Древо Жизни (Կենաց Ծառ) является религиозным символом и помещалось на стенах крепостей и броне воинов. Ветви дерева были равномерно распределены справа и слева от главного ствола; на каждой ветви рос один лист, и один лист на самой вершине дерева. По обе стороны от дерева изображались слуги, каждый протягивал одну руку к дереву, как будто они заботятся о нём.

В шумеро-аккадской мифологии
В шумеро-аккадской мифологии Дерево жизни представлено серией узлов и перекрещивающихся линий. По всей видимости, важный религиозный символ, часто связанный с орлоголовыми богами и жрецами или царём. Ассириологи не смогли прийти к соглашению о значении этого символа. Название «Дерево Жизни» было отнесено к этому символу современными учёными; оно не использовалось ассирийскими источниками. По сути, нет никаких текстовых свидетельств, относящихся к этому символу. Изначально Дерево Жизни упомянуто в работе Симо Парполы The Assyrian Tree of Life: Tracing the Origins of Jewish Monotheism and Greek Philosophy, однако позже были опубликованы статьи, как критикующие его мнение, так и развивающие тему.

В скандинавской мифологии
Дерево жизни появляется в скандинавской мифологии как Иггдрасиль, Мировое Древо, массивное дерево (иногда — ясень или тис), окружённое обширной историей. Со времён древних германцев сохранились остатки культа поклонения священным деревьям, возможно связанного с Иггдрасилем. Примеры включают в себя дуб Тора, священную рощу, святое дерево Уппсалы и деревянный столб Ирминсуль. В германо-скандинавской мифологии яблоки из корзины Идунн обеспечивают богам бессмертие.

В древнеегипетской мифологии
В египетской мифологии и в эннеаде Гелиополиса первой парой являются Исида и Осирис (помимо Шу и Тефнут, а также Геб и Нут). Считалось, что они произошли от акациевого дерева Иусат, которое египтяне считали деревом жизни, называя «деревом, в котором жизнь и смерть объединены». В мифе говорится, что впоследствии Сет убил Осириса, положил его в гроб и сбросил в Нил, и гроб стал единым целым с корнями дерева тамариск[20].

Египетское священное дерево, сикомор, стоит на пороге жизни и смерти, связывая два мира.

В персидской мифологии
В персидской мифологии (до ислама) древо жизни описывается как огромное священное дерево, носящее на себе все семена. Дьявол (Ахриман, Ангра-Майнью) создал лягушку, которая должна была взобраться на дерево и уничтожить его, надеясь помешать вырасти всем прочим деревьям на земле. В ответ Бог (Ахура Мазда) создал двух рыб наблюдать за лягушкой и охранять древо. Поскольку Ахриман является ответственным за всё зло, включая смерть, а Ахура Мазда — за всё добро, концепция мирового древа в персидской мифологии очень близка к концепции Дерева Жизни.

В китайской мифологии
В китайской мифологии изображение Дерева жизни включает в себя феникса и дракона; дракон часто представляет бессмертие. В даосских повестях на дереве жизни раз в три тысячи лет созревает персик. Тот, кто его съест, получает бессмертие.
В 1990 году в Саньсиндуе, в Сычуани (Китай), было сделано археологическое открытие — жертвенная яма. Датированная XIII столетием до нашей эры, она содержит три бронзовых дерева, одно из них 4 метра в высоту. В основании были дракон и фрукт, свисающий с нижней ветви. А сверху было помещено птицеподобное существо (феникс) с когтями. Также в Сычуани было найдено ещё одно дерево жизни, датированное поздней династией Хань. Керамическое основание охраняется рогатым зверем с крыльями. Вместо листьев у этого дерева монеты и люди. На вершине находится птица с монетами и солнцем.

Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»
От первого роста дерева отделяется множество ветвей, которые потом разрушаются и опадают; и эти опавшие ветви представляют собой целые порядки, семьи и поколения, которые теперь не живут, и о которых известно лишь по ископаемым и окаменелостям. Когда мы там, мы видим тонкую, упорно растущую веточку, растущую из разветвления дерева внизу, которая всё ещё жива. Иногда мы видим животных, вроде Орниторинкус (Утконос), или Лепидосирен (Американский чешуйчатник), которые в малой степени связаны со своими более крупными ветвями жизни, и которые, по всей видимости, избежали смертельного конкуренции за счёт населения защищённой станции. По мере того, как почки растут, и, если пригодны, вырастают в ветви и перекрывают более слабые ветви, и так за поколением поколение; я верю, что это великое Древо Жизни, которое наполняет мёртвые и сломанные ветви корой земли, и покрывает поверхность своим всё время растущими и красивым ветвлением.