Дневник
Христианин - это тот, кто и во враге ищет Христа, а значит друга. Мы же умудряемся в друзьях изыскивать врагов. Всё наоборот! Или же просто относимся к другому, как к предмету: потребления или ненужному, лишнему предмету.
Агрессия или равнодушие. Так ли велика между ними разница, если всё равно нет доброй, созидающей во Христе воли - «осуществления ожидаемого и уверенности в невидимом»?
Если у меня нет слов, а надо что-то написать к дате, к празднику - ни за что не напишу «дежурно». Я так устроена, что не могу написать ни одной неживой строчки, если она не пришла, не родилась, не дышит мной. Совру иначе, а врать мне крайне тяжело. Да и неприятно.
Соврать от недослышания и соврать намерено - это две большие разницы. Первое - немощь, второе - низость.
Хотя есть ещё ложь во спасение (не обязательно себя), ложь юродивая, но это, кажется, совсем другая история.
Да, вписывать себя в календарь - это не моё, я живу так, словно один день длится и длится. Так было не всегда. Так - стало.
Мысль только тогда способна хранить жизнь, когда не служит выгоде.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Сила мысли поневоле задевает людей, положившихся на другую силу
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Национальный вопрос не теоретический. Он требует поступка. Владимир Соловьев показал здесь пример благородства, без которого, похоже, узлы не развяжешь.
У каждого отдельного человека есть материальные интересы и интересы самолюбия, но есть также и обязанности, или, что то же, нравственные интересы, и человек, который пренебрегает этими последними и действует только из-за выгоды или из самолюбия, заслуживает всякого осуждения. То же должно признать и относительно народов.
Из того, что нации могут соблазниться силой, Соловьев вовсе не заключает что они подлежат роспуску. Это значит только, что и в национальных и государственных вопросах всегда будет права совесть, а не казуистика. Человек и нация одинаково открыты миру, потому что только в нем могут осуществиться. В этом смысле русская идея, как у всякого другого народа, вселенская.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Да, дьявол путаник. Только не чужой дьявол, свой. Он чужое в нашем собственном мире. Во всех других человеческих союзах та же, что у нас, смесь порядка и искания. Она сложилась иначе чем у нас и тем дает нам шанс, осматриваясь, узнать впервые себя. Без зеркала себя не увидишь. Спросите у людей, почему они не хотят знать себя. Спросите лучше у себя. Потому что тут самый большой труд, весь труд человека, любой другой оказывается легче. Кто сказал, что его запутали чужие, тот уклонился от главного труда жизни.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Правда широка, не по размерам даже самому громкому рту. «Мы должны помнить, — говорит Соловьев, — что мы как народ спасены от гибели не национальным эгоизмом и самомнением, а национальным самоотречением». Не Соловьев, правда истории диктует. Самоотречение горько, но его надо принять; у истории другого закона в запасе нет. Она дело всего человеческого существа. Человек мера всех вещей, потому что его мера все вещи, т.е. мир. Кто не вместил много, тот не в истории. «Спасающий спасется». Не отчасти народ призван отречься от эгоизма и самомнения, а до конца, в полную меру, на да или нет. Пока в народе есть способность слышать правду, он несет на себе всю ношу истории, иначе не несет никакую, отдает другим. Когда эта ноша кончится, прекратится и национальная мысль, и национальная литература, и национальный язык, все разойдутся по домам. Там будет спокойно, мертвенно. Пока этого еще не случилось, никто и ничто не отменит права истории мерить своей полной мерой.
Патриоты устали. «Не пора ли поберечь народ». Спокойнее было бы уйти в пенсионеры истории. Зачем Соловьев мерит задачи России задачами мира. Не так ли делал Троцкий. «Мы должны быть преданы не русским […] интересам, а вселенскому церковному интересу» (Соловьев). Сказано крупно и круто. Страх берет как молитвенника в «Откровенных рассказах странника»: боюсь отдаться Богу, он меня изувечит. Усталый и потерянный отдать себя никому не отдаст, бережет — для чего, для кого? Размах мысли пугает. Соловьевский вселенский интерес «не есть ли путь к великодержавному космополитизму?».
Человеческое существо не может расти иначе как корнями вверх, в высоком разветвляясь; только тогда оно пустит земные корни. «Отречение опасно»? Низкое существо ни от чего не умеет отрекаться и потому до человека обычно не дорастает, не в иносказательном и переносном, а в прямом и страшном смысле. Если однако всё же дорастет, то не бойтесь за него. Человек нуждается во всём только среди нищеты самообеспечения, а когда отдаст всё, то делается по-настоящему богат. Тогда он счастлив и широк. Несчастен только тот, кто привык ухаживать за собой как за сложной вещью с психологией.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Мало, оказывается, думать в России, надо озираться и получать подтверждение в достаточной русскости или православии моей мысли. После проверки мне выдадут удостоверение. Получив его, я смогу уже не думать ни о чем. Настоящая мысль никогда не просила себе разрешения и не будет его добиваться. Она перестает быть в тот момент, когда задумывается о чем-то кроме правды. Она опоминается только тогда, когда забывает обо всём кроме правды.
Под угрозой не меньше как отлучения от русской культуры от нас требуют хромать за ними путями их кривых догадок. Смотрите, говорят, куда завело бескорыстие, как разорили нас всемирные задачи. Владимир Соловьев говорил как раз о всемирных задачах. Он предупреждал, пророчил: в истории мира неожиданные взлеты предвещаются словно тенями сначала их пародиями; так перед сотворением человека была обезьяна, перед богочеловеком Христом человекобог, обожествляемый эллинистический царь. Это не значит, к сожалению, что если явилась обезьяна, человек анатомически обеспечен. Но это не значит и что от расстройства перед обезьяной надо говорить: вот видите что получается, надо остановиться, хватит экспериментов, сохранить бы то что есть. Хранить «сокровища духа» человек может только тратя, как свободу — только пользуясь ею, как информацию — только раздаривая.
Философия веселая наука. Ее правда распрямляет. Ложь ей смешна. Больно человеку от лживого суда, мысль от трудности только светлеет. Она крылатая, ее пути свободны. Ей иногда кстати неуклюжий враг, с которым легко расправиться. Не с человеком. Несть наша брань ко плоти и крови. Растерявшийся современник враг не нам. Он враг мысли. Мысль его и пугает, заставляет сгруппироваться, пустить средства в ход, даже до неприличия и путаницы, лишь бы не допустить ее к себе; она его душит. Что можно ему сказать? Дай правде тебя отодвинуть. Что делать, если цензор сам велит ей потесниться? Из всякого конфуза у него выход только один: замахнуться шире в злом намеке.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Не на всякую опасность оглядываться благородно. Пока не скрутили, дыши свободой. Конечно, много народу полегло от такой беззаботности. И всё равно: чем следить за всеми извивами злобы, лучше остаться при беззащитной простоте. Скажем патриоту прямо, что думаем, мы не прибавим ему этим злобы. Нужен счастливый дар, чтобы мысль захватила человека. Он задумывается тогда сначала о себе. Хотящему узнать себя откроются странные чудные вещи. Хлам ссыплется с души. Человек, однажды захваченный мыслью, навсегда осечется говорить наобум деревянным языком, забудет распорядительные жесты, перестанет резать по живому и свои нищие видения предпочтет загромождению воображаемых пространств глобальными схемами. Мысль ничего и никого не устраивает. Она тайно раздвигает пространство настоящего, которое важнее воздуха.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
Соблазн силы, в который раз. Но так и должно быть. Мысль должна остаться гонимой, вольной, чистой. Только так она себя сохранит. Пути мысли и силы снова разошлись. Мысль не имеет отношения к силе. И она никогда не даст ей слова. Мысль отдельна. Она знает, что не бывает легко. Легко только стряхнуть соблазн и уличить шарлатана, разоблачить ложь. Идти в одиночку трудно. Ни силовой напор, ни распорядительное бешенство не имеют отношения к мысли. Они порочный круг, по которому безмыслие гонит человека всё быстрее, так что проектирующей волей надолго вперед растрачены все возможности земли, а взвинченному активизму мерещатся новые незанятые просторы, чтобы ими завладеть. Один и тот же жадный взгляд хочет ведать лесами, реками, горами, воздушным океаном.
Владимир Бибихин. Свои и чужие
К страждущему надо подходить не со стороны своей правды, а со стороны его правды, чтобы не травмировать и без того травмированое, чтобы не причинять дополнительной боли. Его правда - Христос в нём.
Можно ли у человека отнять его человечность? Можно. И это не такое уж трудное дело. Отнимай из-под его ног всё, на чём он стоит, что держит его и хранит в нём человечность. Когда отнимешь всё, он рухнет. А большинство рушится ещё раньше.
Я говорю и пишу нередко формулами - это выглядит категорично и сурово, но на смом деле это просто минимализм.
Человек - не машина по производству правильных поступков. У него есть сердце, душа, он страдает. От наших претензий человек может полезть в петлю. Дайте дышать человеку, не загоняйте его в угол, не прижимайте к стенке своей правильностью - в ней всё равно ничего, кроме нашей гордыни и тщеславия нет.
Юродивое противостоит не только светкому, но и научному, мнящему себя самодостаточным. Юродивый - это выход из затхлого тупика человеческой самости всех мастей. Юродство - свобода от оков человеческого в пользу иного, жертвоприношение человеческого, ради обретения или сохранения бо́льшего, единого на потребу.
Первым в рай попал разбойник. Быть может, это важно в том смысле, чтобы мы не боялись нарушать установленные кем-то внешним границы? Внешние установления зачастую мешают пробиться сквозь их толщу подлинной жизни, которая внутри.
Нарушать внешнее ради исполнения внутреннего.
Как тут не вспомнить героя Достоевского, который раз в жизни поступил по своей воле и попал на каторгу. Он зарёкся когда-либо поступать супротив установлений. Вот тут надо искать ту узкую дверь, иголье ушко, в которую следует протиснуться.
Чем хороша старость? Тем что человек становится всё меньше механизмом и всё больше человеком. Чем плоха? Тем, что механизм ломается, причиняя неудобство окружающим.
Проводники сквозь постмодерн: Гераклит, Сократ, Платон, Сковорода (его философия рождается из духа романтизма - Козырев), Гоголь, В.Соловьёв, Платонов, Витгенштейн, Хайдеггер, Мамардашвили.
Цветаева - да. А Ильин? Не знаю.... Может быть, Ильин и Цветаева - слишком мои? То, что мне близко в них, что моё в них, - звучит во мне до неразличения со мной. С митр. Антонием Сурожским тоже самое.
А Ницше? Не знаю.
Возможно, есть статика и динамика текстов, возможность быть внутри них или переходить за границы, выходить за пределы. Для меня: пребывать в себе собой и двигаться дальше. Самый динамичный, насыщенный потенциями движения - Платонов.
«Не торопись дочитать до конца Гераклита-эфесца. Книга его – это путь, трудный для пешей стопы. Мрак беспросветный и тьма. Но если тебя посвященный выводит на эту тропу – солнца светлее она» (Эпиграмма о Гераклите Эфесском, записанная Диогеном Лаэртским)
И, как в сказке «Алиса в стране чудес», не обязательно съесть весь пирожок, чтобы вырасти или, наоборот, уменьшиться, когда это нужно, - достаточно только откусить и проглотить. Другими словами, вкусить главное от них - уже много пользы, ибо главное - Купина, приобщение к Купине.
Главный проводник - Господь, который в нас.
«Милая моя, зачем ты меня не хочешь понять? Я не под настроением пишу тебе письма, и в них нет загадок. Моё отчаяние в жизни имеет прочные, а не временные причины. Есть в жизни живущие и есть обречённые. Я обречённый».
«Мозг рассуждает, а сердце (Купина — С.К.) повелевает. И я ничего поделать не могу, и гипертрофия моей любви достигла чудовищности. Объективно это создаёт ценность человеку, а субъективно это канун самоубийства».
«Я же просто отдираю корки от сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается».
«Я не гармоничен и уродлив — но так и дойду до гроба без всякой измены себе».
Андрей Платонов. Из писем жене
*
Цветаевское «я не для жизни» и «я обречённый» Платонова - это об одном, о даре: поэтическом и религиозном. О тягости этого дара, о крестности его, о невероятно тяжелом бремени, которое несёт на себе гений. «К имени моему — Марина — прибавьте: мученица». Таким же мучеником был и Платонов с поправкой на бо́льшую, даже чисто физиологическую (кожа толще и нервы крепче), устойчивость к злобе жизни мужского пола.
*
«Ведь я не для жизни. У меня всё — пожар! — писала Цветаева 20-летнему литературному критику из Берлина Александру Бахраху в сентябре 1923 г. — Я могу вести десять отношений (хороши «отношения»!) сразу и каждого, из глубочайшей глубины, уверять, что он — единственный. А малейшего поворота головы от себя — не терплю. Мне больно, понимаете? Я ободранный человек, а Вы все в броне. У всех вас: искусство, общественность, дружбы, развлечения, семья, долг, у меня, на глубину, ни-че-го. Всё спадает, как кожа, а под кожей — живое мясо или огонь: я — Психея. Я ни в одну форму не умещаюсь — даже в наипросторнейшую своих стихов! Не могу жить. Всё не как у людей... Что мне делать — с этим?! — в жизни».
*
И в письме к мужу о том же: «Ах, Серёженька! Я самый беззащитный человек, которого знаю. Я к каждому с улицы подхожу вся. И вот улица мстит».
*
О своём запредельном одиночестве Цветаева писала Юрию Иваску (апрель 1933 г.): «... ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с «политиками», а я и с писателями — не, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака...»
*
А в 1940 году, вернувшись в Советскую Россию, Марина записала в дневнике: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека, робче, чем я («Гордость и робость — родные сестры»)... Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр».... Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна — ... но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!».
*
Бог меня — одну поставил
Посреди большого света.
— Ты не женщина, а птица.
Посему: летай и пой!
(Марина Цветаева)
* * *
«Душевный строй поэта располагает к катастрофе» (Осип Мандельштам).
Всегда поражает хамство умов горизонтальных по отношению к умам вертикальным. Только горизонтальный ум злобен и жаден, стремится владеть и доминировать, только горизонтальный умеет всерьёз ненавидеть. Ум вертикальный знает высшее, ему неприятны низменные противоборства. Но что такое вертикальный ум? Это ли те 10% религиозно одаренных людей, о которых мы привыли мыслить, это ли та закваска, которая должна заквасить всё тесто? или нет?
Зла не существует без того, чтобы на него не была бы переключена страсть истины. Все исходят из некой истинной точки, — другое дело, как она трансформирована.
Мераб Мамардашвили «Психологическая топология пути»
Он говорит, что пафос неделим, потому его нельзя убавить, его можно только переключить, перенаправить.
Люди, разбившиеся на группы и лагеря, общаясь с человеком из другого лагеря, видят не человека, а ярлык. Они вывеску ценят выше того, ради кого умер на кресте Господь.
Христианам не подобает забывать о Богом хранимой личности каждого человека, потому встречать человека и общаться с ним следует не на уровне ярлыков, а на уровне сердца. Хотя бы до начала боевых действий мы можем позволить себе такую роскошь - оставаться христианами, тогда и войны может удастся избежать.
Общаться на уровне групп, находясь под управлением технологов-манипуляторов - смертельно опасно. Спасает лишь обращение к личности. Беда - в отсутствии доброй воли, живого чувства и в наличии огромных залежей самости.
Сколько людей сегодня перегрызлись только из-за ярлыков, не имея ни одной реальной причины для вражды. Будь они реалистами, будь они по-настоящему ближними другим людям, они бы никогда не превратились в фанатиков своего ярлыка. Фанатик в любом случае - кретин, под каким бы флагом ни фанател. Хорош - живой, мыслящий, чувствующий человек, а не марионетка в руках тех или иных сил.
Так должно быть, и так есть - две большие разницы. Мы постоянно одно выдаем за другое, льстим себе - это и есть прелесть.
В мире ветхих людей, как и в животном мире, всё происходит по законам конкуренции и доминирования: если не ты, то тебя. Скука смертная для обновлённого во Христе человека. Скучища!!!!!!!!!
Такова и ветхая дружба: либо подчиняешься, либо подчиняешь.
Если подруга ведёт себя так, словно она лучше знает твоего мужа, твоего ребёнка, если она пытается доминировать не только в своей, но и в твоей семье, на твоей территории, то это не подруга. В ней доминирует не личность, а самка. В мире полно таких женщин, которые чужих мужей жалеют больше, чем своих - такие в принципе не способны к дружбе.
Самки в дружбе всегда занижают планку отношений. И это вовсе не обязательно грубая, вульгарная игра - не та среда. Скрытно, порой втайне от себя самой, самка просто верна своему основному поведенческому модулю - ищет доминирования и доминантности. Она не способна к отношениям на равных.
Так было с Цветаевой и Ахматовой: Ахматова боролась за доминирование в отличие от Цветаевой, которая просто искала Встречи. То, что называют цветаевским «присваиванием себе» человека, было просто отгораживанием от ветхости, которая всегда мешает, навязывается. Цветаева искала в человеке небесное - то, что не от мира сего, потому и была чужда всем. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1 Коринфянам 2:14).
А вот как Платонов о том же пишет будущей жене: «Я беру, когда дают, и не вырываю из рук. А у меня Вас рвут — и я отдам, потому что я не на земле живу — не в мире животных. И, отдав Вас, я приобрету Вас — навсегда. Вы ничего во мне не поймете, Мария. И не надо Вам понимать» (Письмо М. А. Кашинцевой, 1921 г. Воронеж).
И ещё он же: «Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетия душа моя — и теперь она поет, поющая душа. Не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне. Но песнь души — безмолвие. И я стал тише, и сокровеннее, и глубже» (Письмо М. А. Кашинцевой, 1921 г. Воронеж).
Дружба драконами и дружба в Песне
В стремлении христиан чуть что привлекать к уголовной ответственности уничтожается подлинно христианское отношение к миру - это подмена. Якобы для защиты Бога мы вводим в социальную практику механизмы, которые убивают Бога. Богом становится идол юридизма, за которым прячется всякого рода чиновничий беспредел. Когда придёт время, адепты идола возопиют: а нас то за что? Ответ пусть ищут в известных словах Довлатова: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?».
Ставка на низменное, самостное в человеке всегда приносит ожидаемый результат, в отличие от ставки на высокое, которая неминуемо заканчивается той или иной формой распятия.
Мы равны не на уровне способностей и возможностей - тут каждый должен служить другому тем даром, какой получил. То есть, кто чем силён, кто чем богат, тем и служи, держи другого, который в этом слаб. Мы равны в смысле равноценности, каждый - единственный и незаменимый, каждый стоит того, чтобы ради него, именно ради него, другие напряглись.
Платонов о том же: «Без меня народ не полный» ( рассказ «Старый механик»).
Сретение - это праздник Встречи. Пусть каждый человек встретит Господа, несомого другим, и сам станет носителем Христа ради любви к ближнему, а не ради надмевания над ним.
Самое страшное, когда человек становится лишним предметом (мало того, что предметом, так ещё и лишним), когда не находит себе места в самом буквальном смысле слова. Порой достаточно пяди земли в чужом сердце, чтобы человек устоял, не погиб, даже если в материальном мире места для него больше нет. Но если нет и сердца, готового стать пристанищем для души, тогда она считай погибла. Именно это случилось с Цветаевой.
Произведение является произведением не только в том смысле, что я произвела его, но и втом, что оно произвело меня, а также производит моих читателей. Единственное уточнение, читатель сам должен стремиться произвести себя, в том числе и посредством произведения.
Юродивый - это прямая линия, проведённая от его сердца к Богу. Или от Бога к сердцу?
Мы все виляем задом перед миром, как собака виляет хвостом перед своим хозяином, именно эти виляния чужды и невыносимы юроду.
