Рыба рыбака видит издалека

На Востоке, поверх кургана, заалело робко и застенчиво. Безмятежно поползли к верху тучки, рваные и очернелые. Снизу некоторые из них окрасились пурпуром. Краснота давила на ночную черноту и медленно её поедала. У Черевичкина, браконьера-любителя, в душе тоже алело, но ярче и насыщеннее, внутри его всё укреплялось хорошим настроением. Только что он выхватил из тихости воды карпа килограмма на три, а до этого, в потёмках ему попался на спиннинговую насадку лещ под полтора килограмма. Казалось бы, поймал удачно, иди себе домой, отсыпайся. Но азарт, этот бесцеремонный азарт, чёртовски навязчивый азарт заставлял его сидеть на берегу Скобчеевского пруда в утренней холоди и сырости, на пустом берегу, где со вчерашнего вечера ни лялечки, ни приглушённого топота ног, ни пьяного рыбацкого мата, ни метущегося пламени костров, а только свежесть, томная зеркальность пруда и полудрёмный звон в ушах Черевичкина. Он кашлял, сопливил, чихал, но свои мучения не прерывал, а усиленно продлевал, скрепя зубами; не шёл назад, в родное село, ожидая рыбацкого счастья - поймать ту самую рыбу под десять килограммов, которая давно уже мутила его рыбачье воображение.

- Знаю я, ходит она тута, в пруду, плавниками теребит воду. Ничего, ничего…, всё равно ты, рыбья тварь, подсядешь на мой крючок. Я упёртый. А ты - оголодь, чешуйная, ты - никто передо мной; слизняк, прудовый тебе кент и генецвале. – Шевелил он губами и с искорками в глазах осматривал дрёмную гладь пруда.

Пруд слегка парил на противоположном берегу, у стройных, озеленённых молодью камышей. Вдруг справа, в том месте, где отражались крашенные восходом облака, что-то резко и громко бултыхнулось. Стеклянную немоту воды зарябило и заволновалось кругами. Перевёрнутые облака тут же пропали в волнениях. На их месте болтались хаотично, туда-сюда какие-то прозрачные блики…
- У, сучье вымя, играешь со мной, теребишь мне нервы…, - дёрнув плечами и привстав с пустого, перевёрнутого дном вверх ведра, сказал Черевичкин. – Чертяка, знаю, знаю… это твой хвост воду будоражить. Я крепкий на нервы…потерплю, дождусь, однако, твоего визита к моей приманке. Ышо поглядим кто кого…

Через минуту вода успокоилась. Красные кучевые облака снова появилась в зеркале пруда. Алость неба уже полностью впитала в себя свинцовость туч и обволакивала большую часть восточного неба. Крепчал и азарт Черевичкина. В глазах его уже рисовался серебристый лещ, который надсадно молотит на берегу хвостом траву, порываясь вырваться снова на рыбью свободу. От образов в голове слегка кружилось и хотелось есть. Он сглотнул слюну. Откашлявшись, привстал с ведра, подошёл к полусогнутой верхушке спиннинга, замеревшего углом к пруду на алюминиевой рогатине.

Пошевелил колокольчик. Он звякнул. Попробовал пальцем натянутую леску. Она как пружинка напряглась и опять стала в своё положение ровной линии, спускающейся к воде.

Черевичкин снова чихнул, поморщился. Глянул сердито из-под бровей на Восток. В носу по-прежнему щипало, а в горле першило.

- Чё ж, сегодня никого нет на пруду? Утро уже. И ни одного рыбачка. Спят, наверное, бездельники. Один я тут охочусь на бокатого стервятника, – продолжал он вслух говорить. – Всё равно я его зпымаю.

В этот момент снова в пруду бултыхнулось громко и шаловливо… Круги пошли с правой стороны.

- Аааа, гадёнышь, направления меняешь… играешься со мной…, - сузив глаза проговорил Черевичкин. – Меня этим не проймёшь… всё равно ты – мой. Сядешь на мой крючок, собачий выродок. Я из тебя котлет накручу и собаке возле будки сброшу, пусть она подавится тобой… Ишь ты в кошки-мышки со мной вздумал. Видал я таких… безделых, с хамлюжными повадками.

Он взглянул на часы, прикрепленные к запястью правой руки обычным ширпотребовским браслетом с облезлой защёлкой. Потом достал из брезентовых штанов мобильник.

- Разнобой пошёл во времени…,- продолжал он вслух говорить, обращаюсь то ли пруду, то ли к самому лещу, то ли ко всему постылому миру. - Кто из цифирей брешет – не знаю. На мобильнике пять часов утра, а на циферблате – без одной минуты пять…Кто это из них хочет меня обмануть…Чую оба спелись с лещом. Наверно, часы больше подпевают лещаке … Точно часы. В прошлый раз, когда я ходил к Маришке, соседской дурочке, они меня так подвели, так подвели… Чуть в руки мужа её не попал. На циферблате было четыре утра, а на самом деле пять. Обычно муж этой дурочки возвращается в это время со смены. Вот потеха была! Он звонит в дверь… Маринка шарахается по спальне, спихивает меня с кровати, носки мои вонючие ищет и гонит пинками на балкон… Слава Богу, что второй этаж. Метнулся сверху на клумбу. Шмякнулся бочком. Еле, прихромавши, ноги унёс. Прыг в палисадник и под над забором намётом, пригнувшись ушёл к себе в пятиэтажку… Как она, эта дура, орала… как орала, а он оплеухами её, подзатыльниками…Та верещит… Ну дура – дурой… М-да… не повезло ей… Трепал он её по чердаку размашисто, но Маринка меня не сдала, наверно я ею любим… А, как же иначе… Любовь свою нельзя сдавать… Я ей дорог… Рыбкой, прудовой иногда её и мужа подкармливал. Вот он придурок, Серёга, ейный муж… Пора бы уже догадаться, зачем я им бесплатную рыбу таскаю… А может уже и догадывается… чёрт его знает… догадывается и молчит… желудок, наверное, дороже чем жена.

Он ещё раз глянул в часы. Снял их с руки и размахнувшись бросил в пруд. Прислушался. Прошла секунда, другая… третья, но в пруду не булькнуло.

- Что за чертовщина ? – Спросил он сам у себя. – Должны ж они звуки издаться падением.

Он подставил ладошку к уху и прислушался. Пруд молчал.

- Это что такое ? Почему бултыха о воду нету…? Блин, жутковато…

Тишину разорвал всплеск огромной силы. Рядом с берегом. Почти у кромки воды. Будто десятикилограммовый бугель упал воду. Следом другой звук, земляной и приглушённый - бу-ух! ! Что-то тупое и объёмное бойкнуло возле Черевичкина, на траву, у коряги, на которой висела куртка и фуражка.

Оглянувшись, он оглядел место падения и обомлел. На траве бился десятикилограммовый лещ, серебристый, с огромными плавниками сверху. В зубатой пасти отблёскивало чем-то желтоватым.

Черевичкин подошёл, нагнулся и стал пристально вглядываться в выгибающуюся на траве рыбу. Глаза его округлились.

- Ба! – воскликнул он. – Это ж мои часы у него в зубах! Смеёшься надо мной, лещара! Ах, ты поскрёбыш, чешуйный! Да я ж тебя на куски… на ломти искромсаю… Меня, природного рыбака, почти браконьера, трёхлетка, осмеивать – да как ты дозволяешь себе такое, безобразник! Со мной по жизни никто так не посмеивался. Я если хочешь знать, на работе всегда в почёте был… Со мной сам Игорь Степанович, начальник локомотивного депо, старший мастер службы ремонта советовался. Он мне бывало спросит вопросом: «Колян, какой нужен ключ для снятия двигателя холодильной установки – тринадцать на двенадцать или двадцать два на двадцать четыре». А я ему, подумавши мудро, отвечаю: «здеся поможет только разводной ключара… Только он. А лучше всего – кувалда. Пара взмахов и – проблема решена». И начальник верил мне. Потому что я специалист главный был по этим делам… Ну и что такого, если меня за пьянку и прогулы выгнали с ответственной «эржэдэжной» должности… это старший мастер по ошибке… не разобравшись уволил, будто в душу огарок сигареты метнул. И ты, тварь, смеёшься ещё… Часы мне подсовываешь… Типо, благотворительность безработному оказываешь… Не надо мне подачек от тебя. В поддавки не приучен играться… Я эти часы одним рывком руки из жизни выбросил… И ты мне не нужен… Валяй в воду и заруби себе на носу, шелудивый… я тебя на крючок всё равно зпымаю… ей, ей, зпымаю…

Он схватил жирную рыбину за жабры обеими руками и поволок к пруду. Лещ также гнулся и дубасил хвостом о глинистую землю. Если глянуть со стороны, то Черевичкин в этот момент был похож на пожарника, раскручивающего брезентовые рукава возле крупного очага возгорания.

- Ты что, придурок, делаешь? – Услышал Черевичкин сзади.

Утерев обсопливленный нос рукавом вязанного старого, но ещё не потерявшего утеплённости свитера, он, Черевичкин, испуганно оглянулся в сторону голоса. Перед ним стоял плечистый и круглолицый мужик с двумя складными чёрными спиннингами и сумкой из-под противогаза через плечо, набитой доверху рыбацким снастями. В нём Черевичкин узнал Иваныча, хата его в селе соседилась с продуктовым ларьком, у полузатопленного мостка, у которого ребятня по утру ловила совками малька и мелкую рыбёшку. Черевичкин никогда не любил Иваныча. Года три тот сторожевал этот частный магазинчик, имел живую копейку, не только зарплатой, но и от продажи ворованной водки втёмную. Местная алкашня всегда валила к нему по ночам, и он продавал бутылки с накруткой в двадцать процентов. Хозяин ларька, армянин Навотесян об этом знал, но помалкивал. Боялся местных алкоголиков и полицейского участкового Крутоберкина, который прикрывал Иваныча и имел с этого мало-мальскую отстёжку – в день по пятьсот, а то и тысяче рублей.

Рыбалку Иваныч тоже любил. И в этот день он решил сходить на Скобчеевский пруд – половить удачу. Пришёл, когда уже красная зорька ожелтела, а солнце кругом освечивала пруд и широкую азовскую степь, серую на вид и бугристую. Увидел на берегу разговаривающего с самим собой Черевичкина, местного романтика, фантазёра и сказочника, который всем в селе уже налошарил на уши, что он чует не только седьмым чувством, но и спиной десятикилограммового леща в пруду, и что он на него глаз положил. Иваныч, глядючи на рыбину очень удивился её размеру и ему хотелось узнать на какую приманку Черевичкин её поймал – на кукурузную или рисовую.

- Чё делаешь, спрашиваю. – Переспросил Иваныч.

- Рыбу воспитываю… - Ответил Черевичкин и слегка надул недовольно щёки.

По лицу его пробежала смурная тень нежелания с кем-то разговаривать.

Визит Иваныча на берег ему явно не понравился. Он подтащил рыбину к воде и сбросил её в муть. Лещ забился и ударами хвоста о мелкоту дна стал рваться к берегу. Черевичкин пинками ноги схватился загонять его вглубь, дальше от берега:

- Пошёл вон отсюда, мне от тебя поддавков и подачек не нать!

- Колян, ты что рехнулся? – Воскликнул оторопевший Иваныч. – Вообще уже что-ли ? Да этого леща тебя на неделю хватит… и мне ещё достанется на уху. Тащи назад его, дурень!

Не слушая Иваныча, тот продолжал спихивать ногами сверкающую в брызгах рыбину. Раскинув руки, он продолжал пинать, загребая воду сапогами и раскидывая брызги по сторонам.Он так увлёкся, что не заметил, как правая нога упёрлась во что-то твёрдое… Рванул её в сторону и упал, окунувшись с головой в воду. Упал прямо на какой-то квадратный предмет. Почувствовал его углы руками. Поверхность предмета была полукруглой, гладкой.

-Сундук, - подумал он.- Или какая-нибудь железная коробка.

- Колян, - заорал Иваныч. – Утопнешь, выгребай на берег!

- Неее… нать мне от него подачек… пусть идёт отсель на глубину… - я его всё равно на крючок зпымаю… Не я буду, если не зпымаю… Иваныч… тут что-то прямоугольное на дне…

Иваныч, сбросил с себя сумку, кинул у коряги спиннинги, забегал возле берега, но в воду не полез… Черевичкин, стал подниматься на ноги… Встав во весь рост. В руках он держал квадратный рыжий предмет, похожий на большую дорожную шкатулку. Постояв немного, он сделал несколько шагов к берегу. К нему подбежал Иваныч.

- Чё это у тебя в руках? Сундучок какой-то что ли?

- Не знаю… - Выйдя на берег, сказал Черевичкин.

Сзади из-за плеча Черевичкина оглядывал предмет Иваныч…Черевичкин с размаху кинул его ударив о прибрежный валун. Он, звякнув, развалился на части. Из чрева полилась мутная вода. Дурно запахло слежалым илом. Когда ил истёк на траву, перед их глазами предстали круглые предметы, похожие на монетки. Иваныч, нагнувшись поднял из них, обтёр о рукав и начал осматривать.

- Бог, ты мой! Да это же золото! Колян, ты понимаешь, что это золото! – Заорал дико Иваныч.

Он разгрёб руками ил выцарапал оттуда все кругляшки. Их оказалось очень много. Попытался взять их в обе ладошки, но они там не уместились и почти все просыпались на траву. Он снова попытался схватить их в жмени, но они снова просыпались между пальцев.

- Мы с тобой, Колян, богатые люди… Ты понимаешь?! – Поблескивал глазами Иваныч.

На губах застыла то ли улыбка, то ли оскал, то ли звериный рык.

Черевичкин хмуро посмотрел на Иваныча. Отпихнул его ногой, пнув в бедро. Тот отскочил и учащенно  захлопал ресницами. В глазах его метался огонь. Черевичкин нагнулся и схватив в горсть грязных кругляшей с размаху кинул в пруд. Они, пролетев дугой, попадали в зеркальную гладь – шлёп, шлёп, шлёп… Следом полетела вторая и третья горсти.

- Тттт… ты, чё сделал, ушлёпок !? – Снова заорал Иваныч и рысью метнулся к воде, пробежал гепардом по мелкоте и, когда вода ему сделалась по пояс, нырнул, вместе сапогами, комуфляжкой и шляпой на голове…

Иваныч выдернул голову из воды одним рывком, шляпа качалась на воде, а он в размашку поплыл к тому месту, где булькнули золотые кругляши.

Черевичкин, подставив две руки ко рту, выкрикнул:

- А мне подачек не нать от него! В жизть не нать! Всё равно я тебя, гад, чешуистый, на крючок зпоймаю. Ты у меня ещё потрепыхаешься на ветру!

Крикнул он так, чтобы услышал не только Иваныч, но вся живность в округе пруда – ракитки, камыши, гигантские лопухи, солнце, небо и сам пруд…

Лещ стоял в воде возле берега, высунув морду и непонимающе всматривался в Черевичкина. В острых рыбьих зубах он крепко сжимал наручные часы в золотом браслете.