Вглядываясь в жизнь, можно понять что угодно, и можно разучиться понимать всё, что казалось понятым. Жизнь даёт подтверждение любым, самым противоположным, убеждениям.
Иногда жизнь доказывает, что любви нет, что она есть только у верящих в неё и создающих её, т.е. она, если есть, то есть только потому в жизни человека, что он сам её создаёт. Не потому, что Бог не даёт, а потому, что не создающий её — теряет, роняет её, в лучшем случае, а в худшем — убивает её.
Посмотрев с другого ракурса, видишь любовь, которую человеку создать невозможно, и которая разлита в мире — в растениях, животных... И тут же отрицается любовь — жизнью же: все едят друг друга. Быть съеденным — это разве про любовь? Кому-то — да, кому-то — нет. Тому, кто съел, кстати, меньше всего кажется, что это про любовь, потому что на выходе будет нечто совсем далёкое от возвышенных слов и чувств.
Так и с Богом — непросто всё: пока сам человек верит и, главное, пока сам нуждается в этой вере, пока хочет, чтобы Бог был, пока и есть Бог для него. Хотя... Может и не быть, если хочет не глубинно, а поверхностно или напоказ, а сердцем хочет чего-то другого, может даже противоположного Богу (мирской славы, например).
Бог силён быть и одновременно не быть.
Любовь всем нужна, но есть она у немногих. Возможно потому, что очень немногие есть у любви. (Стать сосудом любви и её инструментом — единственный способ перестать убивать и разрушать).
И тут опять вмешивается жизнь, любовей оказывается много и самых разных, даже взаимоисключающих. Так и живёт человек, теряясь в жизни и снова находясь — в жизни.
Жизнь — это много способов себя потерять и найти. И, возможно, чтобы найти себя, надо сначала правильно себя потерять. Потерять прежнего, ненастоящего, чтобы найти нового, настоящего, который по мере жизни снова становится ненастоящим, и потому его снова надо потерять и снова найти, чтобы снова потерять...
«В чём застану, в том и сужу» — страшно, чтобы не в момент потери себя Он застал меня. Хотелось бы на пике обретения своей подлинности...
* * *
Человеку труднее всего увидеть, что есть, и перестать видеть то, чего нет.
* * *
Душевные и духовные люди общаются по-разному. Душевные люди, как правило, избыточно эмоционируют, и, как ни странно это прозвучит, именно поэтому они бесчувственны — «не ведают что творят». Своё эмоционирование они приписывают духовным людям и, общаясь, общаются не с другим, а сами с собой (Сказка про Енотика и Того, кто сидит в пруду — о них). Потому и вины, приписываемые душевным человеком духовному, очень точно выявляют вины самого душевного человека. То есть, претензии душевного к духовному — это его самодиагноз: в чем он обвиняет, в том сам виновен.
Когда же в отношения вступает духовный человек, он общается не посредством слепых эмоций, но с чувством сопричастности другому. В диалоге он безоценочно называет вещи своими именами, но при этом не судит, даже когда говорит о каких-то неприятных вещах. Скажем, если математик утверждает, что три меньше шести, он не уничижает тройку — не негативит. Точно так действует духовный человек, но душевный, в силу своей природы, ложно слышит и понимает, как если бы в разговоре с математиком слышал «три ничтожнее шести», хотя математик ничего такого не имел в виду и не говорил.
И это происходит не потому, что душевный - плох, а по природе вещей, как вода - мокрая, а камень - твёрдый. Точно так душевный не может без искажений воспринимать сказанное или сделанное духовным человеком (три меньше, но не ничтожнее шести).
* * *
Душевный человек, получивший психологическое, тем более богословское, философское образование, но личностно не развившийся, становится большим болваном, чем был до того.
* * *
Человек всегда падает куда хочет, а не куда хотел бы. (Хочу я, скажем, денег или славы, а хотела бы хотеть благодати - выходит, я хочу не того, чего хотела бы хотеть) В этом и суд его, и судьба.
Сам ли он падает или потому что его толкнули, или потому что обстоятельства как-то так сложились, в данном случае не так важно, хотя, понятное дело, направление падения задается и толкнувшими, и обстоятельствами... Внутри себя человек всё равно падает туда, куда хочет (а вовне, видимо, как придётся...)
* * *
Ввысь человек возносится не сам, но что-то в нём его возносит. Когда сам, тогда это для человека губительно, т.к. содействует его самовозношению — гордости.
Чтобы не гордиться, надо благодарить тех, благодаря кому достигается позитивный результат. Все свои победы надо отдать тем, благодаря кому они достигнуты, а не приписывать себе. Обычно же люди другим отдают свои поражения (винят других), а победы непременно берут на свой счёт.
* * *
Оглядываясь назад, ясно вижу, что школярские предсталения о добре и зле для жизни не так уж много дают, ибо истинное добро далеко от школьных понятий и представлений с их наивными претензиями. Без школьного, разумеется, не обойтись, но главное в нравственности, мне кажется, подметил Бердяев, сказав, что история началась словами «Каин, где брат твой Авель?», а закончится словами «Авель, где брат твой Каин?».
Мы все в одной упряжке, все в ответе друг за друга и все являемся друг для друга и каинами, и авелями. Кто тянет ближнего вверх, кто содействует жизни и духовному росту, развитию другого, тот и нравственен. Кто без понтов и претензий — спасает, тот и спасается.
* * *
Спасается спасающий. И да, спасать можно только другого, и себя можно спасать для другого и другого можно спасать для себя. Другое дело, что в моменте никто не может планировать своих действий, каждый будет тем, кем он есть или, что вернее, кем он стал. А становимся мы в том числе под воздействием других. Более того, без такого воздействия человеком и не стать. Так что спасать — наше святое дело, именно так мы и спасаемся — спасая. Христос в нас лишь пока мы Его отдаём.
* * *
С кем говорю? С собой, всегда с собой. Но иногда с той собой, иногда с другой... Разговор с собой — способ самопознания. Так узнаёшь КТО говорит и КОМУ, если умеешь смотреть. Именно смотреть! И... говорить.
* * *
Разговор с другими — иное, в другого всматриваешься как в зеркало. Другого мы собой читаем, отражаясь в другом и рассматривая его отражения в себе. Большой другой отражает меня такого масштаба, как он сам, если, конечно, есть для него такая я.
* * *
В человеке много этажей, на каком из них он отважится жить — такова и судьба.
Но есть жизнь своя и для себя, а есть жизнь с другими и для других. Иногда они происходят на разных этажах, и тогда человек разрывается, пока не выберет этаж.
Бывать надо всюду — на всех этажах, но жить сразу на всех дано единицам, если вообще дано.
* * *
Друг — это тот, кто смотрит позитивно, кто верит в твою доброту, даже если она не очевидна. И он верит не потому только, что ему так кажется, а потому что он видел тебя таким — настоящим! — ему дано зрение, способное это увидеть. Он друг потому, что в бытийном пространстве близок — ваши жажды схожи, ваши сокровища схожи, ваши жизненные устремления схожи. На бытийной лестнице вы примерно на одинаковом уровне, этаже, и потому понимаете неложно высказывания друг друга словом или делом.
Отношения двоих — это партнёрство, и главное здесь — сочувствие и сопричастность. Партнёр действует, понимая, наблюдая и беря в расчёт качества, свойства, состояние, нужды другого, т.е. его действия имеют личностный характер.
Но бывает, что партнёром становится человек, не развивший в себе личностное начало — т.е. не способный к отношениям. В нём просто крутятся природные шестерёнки, в нём действуют те или иные заданные алгоритмы, которые действуют слепо и хаотично — без участия личности. В таком случае качественные отношения не получаются, в том числе из-за постоянного травматизма, причиняемого неадекватными действиями незрелого партнёра.
В народе говорят о «жопном» поведении, когда всё рассматривается односторонне — в свою пользу, и нет возможности равного партнёрства.
* * *
Социальное на месте личного, как замена личного, как вместоличное — травматизирует индивида. Бегая в стайке, человек может обойтись без раскрытия себя личного, глубинного — стайка может поглотить слабые потенции быть собой.
Быть собой и быть с другими — это две природные потребности человека. Но чтобы быть с другими корректно, важно стать собой — раскрыться, подобно цветку, состояться, иначе стайка будет создавать индивида, а не Бог (человек создаётся непрерывно — им нельзя быть, по замечанию Ухтомского, им можно только делаться). Бога ищут внутри себя — не в стайках, в стайках его нет. Стайки по умолчанию — противники Бога, они стремятся доминировать над личным началом.
Личное бытие в нас не нуждается в стайках, личное противоположно стайному. В личном раскрывается другой уровень социального, в котором единство с другими достигается противоположным стайному образом. Этот способ бытия в христианстве именуется — Христос в нас. Или, как говорят про людей искусства, надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве (себя в стайке)...
* * *
Я — есть, это значит я не биоробот: вижу, слышу, созерцаю, воспринимаю то, что есть, а не грёзы.
Видеть порой — больно, потому не стоит смотреть на ближних, всматриваясь — высматривая. Кроме крайних обстоятельств, когда без этого не обойтись — не решить проблему, не пройти меж двух или трёх зол, не наладить то, что разладилось.
Видеть — это почти быть доктором, потому что видящий понимает откуда что берётся и знает как исправить искривлённое — если само искривлённое этого хочет.
Всматриваться в другого можно и должно только с целью разглядеть в нём Бога - Христа, чтобы любить Его в другом, чтобы содействовать Его торжеству.
— Скажите, что вы во мне видите, — обращается ко мне знакомая, искренне, наверное, желая в себе разобраться.
И я тут же слышу в себе ответ: неполезно это. («Люди бы бежали друг от друга, если бы видели один другого в полнейшей откровенности». Кант) И приходится объяснять.
Я вижу целое — и больное, и здоровое, и хорошее, и плохое, причём смотрю чисто, безоценочно. Зрение не даётся тому, кто жаждет судить. Но если я начну рассказывать, что вижу, цельность утратится. Человек услышит лишь то, что может услышать, что может сам увидеть и понять. Я не смогу передать ему своё зрение, и случится недоброе. Вот если бы от этого зависела жизнь или смерть, тогда можно было бы что-то главное сказать — оно бы назвалось тем самым главным — ответственным за беду, и само бы выказало пути исцеления. А ради праздного любопытства ни о чём таком рассказывать не стоит — опасно.
Это похоже на рассказ о настоящем стихотворении. Нельзя его объяснять — оно само себя объясняет, а если объяснять, возникает иллюзия понимания при полном его отсутствии. Это намного хуже непонимания.
Смотрение, созерцание — это практически поэзия. Созерцатель и есть поэт, поэт — это всегда созерцатель, или он не поэт, а просто рифмоплёт.
Дневники 20, 24, 26, 28, 29, 30 марта 2024
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий