Тимон Афинский

Donec eris felix multos numerabis 
amicos 
Tempora si fuerint nubila, solus eris. 

 (Пока твои дела успешны, тебя окружает множество
 друзей; во времена неблагоприятные ты остаёшься 
 один)

Ovid. Trist. 
IX eleg.

I.

Приведенныя слова Овидія въ извѣстномъ смыслѣ представляютъ все содержаніе драмы, интересъ которой сосредоточенъ въ лицѣ самого Тимона, познавшаго людскую неблагодарность и ставшаго вслѣдствіе этого человѣконенавистникомъ. Всѣ остальныя роли въ пьесѣ или имѣютъ эпизодическій характеръ, или служатъ для болѣе яркаго освѣщенія внутренняго перелома, происшедшаго съ героемъ пьесы. Кольриджъ, восхищавшійся отдѣльными сценами „Тимона Аѳинскаго”, находилъ, что въ общемъ драма производитъ тягостное впечатлѣніе, такъ какъ въ ней человѣческая природа изображена въ слишкомъ мрачныхъ краскахъ. Съ этимъ нельзя согласиться вполнѣ. Драма дѣйствительно заканчивается диссонансомъ – гибнетъ прекрасная душа, уходящая въ иной міръ безъ всякаго примиренія съ людьми – и зритель выходитъ изъ театра съ тяжелымъ чувствомъ, вызваннымъ безплодной тратою нравственной силы. Но мрачный тонъ пьесы смягчается двумя обстоятельствами: во первыхъ, развращенныя Аѳины, загубленныя эгоизмомъ и алчностью интеллигентнаго класса, какъ-бы получаютъ заслуженную кару: Алкивіадъ ихъ покорилъ и собирается чинить судъ и расправу; во вторыхъ, въ драмѣ имѣются двѣ категоріи лицъ съ совершенно противоположными душевными качествами. Вся интеллигенція, за исключеніемъ самого Тимона и, отчасти, Алкивіада, оказывается, дѣйствительно, насквозь прогнившей и поклоняющейся лишь одному Богу – золотому тельцу; но люди, принадлежащіе къ низшимъ общественнымъ слоямъ, какъ, напр., управляющій имѣніемъ Тимона, служителя сенаторовъ и Тимона и, наконецъ, даже разбойники, желавшіе ограбить Тимона, оказываются не только доступными идеѣ добра, но даже въ нѣкоторыхъ случаяхъ положительно благородными и чуткими. И эта антитеза проведена въ драмѣ весьма послѣдовательно. Такимъ образомъ драма не такъ ужъ безпросвѣтно мрачна, какъ полагалъ Кольриджъ.

Герой драмы, Тимонъ, представляетъ собой психологическую проблему, очерченную столь же ярко, какъ, напр., Лиръ или Макбетъ. Для выясненія характера главнаго дѣйствующаго лица важны поступки и рѣчи не только самого Тимона, но также и тѣхъ лицъ, которыя выведены въ драмѣ именно для того, чтобы полнѣе изобразить Тимона. Въ пьесѣ соединены въ одно цѣлое, притомъ соединены, быть можетъ, не совсѣмъ удачно, двѣ различныхъ фабулы; въ одной главнымъ лицомъ является Тимонъ, въ другой – Алкивіадъ; ихъ характеры и судьба представляютъ замѣчательную противоположность. Тимонъ изъ счастливаго, довѣрчиваго, щедраго и общительнаго превращается въ несчастнаго бѣдняка и человѣконенавистника, не довѣряющаго даже преданнымъ ему людямъ; Алкивіадъ, наоборотъ, будучи, по словамъ Тимона, бѣднымъ солдатомъ, попадаетъ въ бѣду благодаря заступничеству за неизвѣстнаго друга, котораго корыстные управители Аѳинъ приговариваютъ къ смертной казни. Заступничество Алкивіада влечетъ за собой вѣчное изгнаніе, но въ концѣ пьесы мы видимъ Алкивіада торжествующимъ; онъ побѣдилъ Аѳины и собирается наказать враговъ Тимона и своихъ недруговъ, а остальнымъ гражданамъ даровать миръ и порядокъ. Алкивіадъ, впрочемъ, очерченъ въ пьесѣ блѣдно. Онъ единственный искренній другъ Тимона, но объ этомъ зрителю приходится догадываться, ибо Тимонъ въ несчастіи относится и къ Алкивіаду съ нескрываемой непріязнью, хотя ранѣе обращался съ нимъ какъ съ другомъ и не пригласилъ его на тотъ пиръ, въ которомъ поставилъ себѣ цѣлью изобличить льстецовъ и ложныхъ друзей. Брань Тимона, однако, нисколько не раздражаетъ Алкивіада, и когда онъ читаетъ эпитафію Тимона, найденную солдатомъ, то въ словахъ его слышится лишь скорбь объ утратѣ друга и великаго гражданина.

Болѣе ярко, чѣмъ Алкивіадъ, охарактеризованъ въ пьесѣ циникъ Апемантъ, занимающій, подобно Алкивіаду, особое мѣсто. Роль философа, напоминающаго зрителю о тщетѣ того, что люди обыкновенно цѣнятъ въ жизни, весьма умѣстна для оттѣненія такого жизнерадостнаго характера, какимъ является Тимонъ въ первой половинѣ пьесы. Но и во второй половинѣ Тимонъ-человѣконенавистникъ, въ сущности, точно такъ же высоко цѣнитъ все преходящее и малоцѣнное само по себѣ; именно потому, что люди оказались не соотвѣтствующими его представленію о нихъ, онъ сталъ ихъ ненавидѣть; но это чувство Тимона вовсе не есть презрѣніе и ненависть къ людямъ вообще; напротивъ, его наполняетъ жажда мщенія: „мнѣ противенъ этотъ лживый свѣтъ”, говоритъ онъ, и тѣмъ ясно показываетъ, что до сознанія тщеты бытія онъ не возвысился и никогда не возвысится. Въ Тимонѣ нѣтъ созерцательнаго спокойствія; онъ живетъ для друзей, и когда онъ лишается того, что привыкъ цѣнить въ мірѣ, у него не остается ничего; даже жажда мести, которая его наполняетъ, не вызываетъ въ немъ желанія созерцать месть. Роль философа, напоминающаго Тимону, что къ людямъ можетъ быть еще и иное отношеніе, кромѣ безграничнаго довѣрія и безразсудной расточительности или же мстительной ненависти, могла бы быть и весьма благодарной и весьма благородной, хотя, можетъ быть, отлилась бы въ форму слишкомъ отвлеченную и мало жизненную. Шекспиръ изъ роли философа Апеманта сдѣлалъ нѣчто совершенно иное, болѣе удачное въ извѣстномъ отношеніи, такъ какъ авторъ воспользовался ролью Апеманта для характеристики героя пьесы. Въ настроеніи Апеманта есть нѣкоторое сходство съ тѣмъ душевнымъ состояніемъ Тимона, которое изображено во второй половинѣ пьесы, но мотивы ихъ настроеній совершенно различны. Апемантъ умный эгоистъ, презирающій людей за ихъ лживость, но онъ пользуется своимъ знаніемъ жизни и людей для того, чтобы самому прожить какъ можно спокойнѣе и удобнѣе. Тимонъ живетъ въ ослѣпленіи, а Апемантъ, напротивъ, видитъ, насквозь мнимыхъ друзей богача-аѳинянина, и это даетъ Апеманту въ началѣ пьесы нѣкоторый перевѣсъ и превосходство. Апемантъ кажется благоразумнымъ, и его  упреки безрасудному расточителю кажутся основательными. Но въ излишне растянутой бесѣдѣ, которую Апемантъ ведетъ съ несчастнымъ Тимономъ въ лѣсу, превосходство натуры послѣдняго выступаетъ и обнаруживается съ полною ясностью. „Благородный” Тимонъ, какъ его называетъ Алкивіадъ, имѣлъ, конечно, основаніе презирать людей; но какія основанія имѣетъ грубый, хотя и умный, но безсердечный Апемантъ, для котораго презрѣніе служитъ лишь средствомъ для пріятнѣйшей жизни? Сужденіе Тимона о своей расточительности – „безумно, но не недостойно я раздавалъ” ‑ получаетъ блистательное оправданіе и осужденіе Тимона, какъ ограниченнаго ума и безразсуднаго расточителя*), впавшаго при первой неудачѣ въ отчаяніе, становится невозможнымъ.

Обращаясь къ герою драмы, мы постараемся указать основную черту его характера. Гервинусъ въ своемъ анализѣ Тимона указалъ на то, что Шекспиръ дважды изобразилъ власть денегъ надъ человѣкомъ и притомъ въ противоположномъ направленіи: гибель скупого изображена въ Шейлокѣ, гибель расточителя – въ Тимонѣ; и тамъ, и тутъ страсть влечетъ за собой внутренній разладъ и вытекающую изъ него кару. Это мнѣніе Гервинуса на первый взглядъ можетъ показаться правильнымъ, ибо деньги дѣйствительно играютъ нѣкоторую роль въ пьесѣ. Однако, при ближайшемъ разсмотрѣніи получается нѣчто совсѣмъ иное. Богатство Тимона вовсе не существенно для его характеристики, деньги для него не имѣютъ значенія сами по себѣ. Не щедрость есть основная черта характера Тимона, а его общительность и благожелательность, а изъ нихъ уже вытекаетъ и щедрость. Богатство для Тимона имѣетъ лишь цѣну, какъ наиболѣе легкое и дѣйствительное средство оказывать помощь людямъ и этимъ путемъ пріобрѣтать ихъ дружбу. Тимонъ желаетъ быть менѣе богатымъ, чтобы дать друзьямъ возможность проявить свою любовь къ нему. Убѣдившись въ негодности этого средства, Тимонъ не можетъ радоваться находкѣ клада; онъ понялъ, что деньги представляютъ лишь средство для разъединенія людей, ибо онѣ порождаютъ зависть и многія другія дурныя чувства, нисколько не связывая людей между собой. Еслибъ Тимонъ былъ расточителемъ, то онъ, найдя кладъ, началъ бы вновь вести свой прежній образъ жизни. Тогда онъ не могъ бы произнести своего прекраснаго монолога противъ богатства (въ третьемъ актѣ). Сравненіе Тимона съ Лиромъ, которое дѣлаетъ Кольриджъ, имѣетъ бóльшее основаніе: съ Шейлокомъ Тимонъ имѣетъ нѣкоторое внѣшнее сходство, съ Лиромъ же внутреннее сродство. Судьба Тимона, подобно судьбѣ Лира, вызываетъ въ зрителѣ состраданіе, которое ростетъ съ каждымъ актомъ. Рѣчи Тимона-человѣконенавистника гораздо содержательнѣе и самъ онъ много интереснѣе Тимона любвеобильнаго и друга людей. Въ первыхъ актахъ можно найти лишь немного оригинальныхъ мыслей, вложенныхъ въ уста Тимона, и самая форма его рѣчей довольно блѣдна и банальна. Только съ того момента, когда Тимонъ понялъ человѣческую природу, проникъ въ душу льстецовъ и ложныхъ друзей, только съ этого момента мысли Тимона получаютъ общечеловѣческое значеніе и находятъ себѣ выраженіе въ великолѣпныхъ, поразительныхъ по силѣ тирадахъ несчастнаго. Прозрѣніе должно было стоить жизни Тимону, ибо оно лишало его существованіе самаго сокровеннаго смысла. Гете назвалъ Тимона „комическимъ субъектомъ”, въ противоположность мизантропу Мольера**), котораго Гете находитъ „трагическимъ”. Безъ сомнѣнія, еслибъ Тимонъ имѣлъ хоть малую дозу философскаго спокойствія олимпійца Гете, то онъ не сталъ бы довѣрять друзьямъ или, потерявъ вѣру въ людей, отнесся бы къ этому съ холоднымъ равнодушіемъ. Но шекспировскій Тимонъ вовсе не созерцающій философъ. Онъ цѣликомъ прикованъ къ землѣ, къ обществу и счастливъ тѣмъ, что ничѣмъ не возвышается надъ уровнемъ другихъ, кромѣ нѣкоторой чуткости къ чужому горю и постоянной готовности помочь ближнему. Хотя онъ живетъ лишь „въ сновидѣніи дружбы”, но въ этомъ снѣ онъ вполнѣ счастливъ. Въ характерѣ Тимона нѣтъ ничего героическаго, нѣтъ ничего возвышеннаго; еслибъ онъ силою своего духа поборолъ разразившееся надъ нимъ несчастье, еслибъ онъ съ твердостью перенесъ крушеніе матеріальнаго блага, еслибъ за вѣроломство друзей сталъ бы винить лишь себя, а не человѣческую природу, тогда мы могли бы дивиться побѣдѣ нравственной мощи надъ природной склонностью, но трагизма въ положеніи Тимона не было бы. Трагизмъ получился именно благодаря тонкому пониманію, съ которымъ Шескпиръ надѣлилъ Тимона общительнымъ темпераментомъ, щедрымъ и добрымъ, но лишеннымъ нравственной мощи, возвышающей человѣка надъ окружающей средою. Только такія качества характера, какими обладалъ Тимонъ, должны были привести его къ гибели, и только при этихъ условіяхъ можно было показать интересное зрѣлище, какъ внутренняя психологическая необходимость влечетъ человѣка къ гибели, которая кажется совершенно незаслуженной, если смотрѣть лишь на внѣшнія обстоятельства.

Весь интересъ пьесы сосредоточенъ на раскрытіи психологической необходимости характера главнаго дѣйствующаго лица. Только этому, повидимому, авторъ придавалъ значеніе, оставивъ въ тѣни все остальное.

Сама пьеса распадается на двѣ рѣзко различныя части. Въ первой (первые три акта) Тимонъ изображенъ во всемъ блескѣ своего богатства, доброты и щедрости; съ тонкимъ юморомъ охарактеризованы друзья, льстецы и прихлебатели, въ души которыхъ постепенно закрадывается подозрѣніе, что Тимонъ разорится, что онъ уже разоренъ. Удивленію Тимона, узнавшему о низости людей, имъ облагодѣтельствованныхъ, нѣтъ границъ. Онъ рѣшается изобличить ихъ и отомстить имъ тѣмъ, что обнаруживаетъ низость ихъ души. Но эта месть не можетъ удовлетворить и не удовлетворяетъ разочарованнаго Тимона. Вторая часть пьесы представляетъ намъ Тимона, удалившагося въ лѣсъ, дабы не встрѣчаться съ людьми и имѣть возможность предаться отчаянію; но люди Тимона не забыли: они идутъ за нимъ въ лѣсъ, кто съ предложеніемъ помощи, кто съ просьбой о помощи, ибо распространился слухъ, оказавшійся справедливымъ, что Тимонъ нашелъ кладъ. Но Тимону ни кладовъ, ни людей не надо. Обѣ части пьесы соединены между собой довольно слабо. Въ пьесѣ нѣтъ женскихъ ролей, сколько нибудь значительныхъ. Въ первой части, правда, являются танцовщицы, а во второй двѣ легкомысленныя спутницы Алкивіада даютъ возможность Тимону произнести нѣсколько громкихъ филиппикъ противъ людей вообще и женщинъ въ особенности.

II.

Достоинства пьесы Шекспира настолько очевидны, что дѣлаютъ вполнѣ понятнымъ увлеченіе ею Кольриджа и Шиллера. Въ особенности Шиллеръ считалъ дѣломъ первой важности приспособить къ нѣмецкой сценѣ „Тимона”. Дѣйствительно, характеръ Тимона и переломъ въ его душевномъ настроеніи изображены столь ярко, что эту роль слѣдуетъ считать одною изъ наиболѣе выигрышныхъ изъ всего шекспировскаго репертуара. Тѣмъ не менѣе пьесу ставили весьма рѣдко, и врядъ-ли она имѣла успѣхъ, что вполнѣ понятно, потому что наряду съ большими достоинствами она обладаетъ, можетъ быть, еще большими недостатками. Трудно указать у Шекспира другую пьесу, которая была бы написана столь неровно, какъ „Тимонъ”; наряду съ настоящими перлами попадаются непонятныя оплошности и неловкости, которыхъ легко могъ бы избѣжать и менѣе даровитый авторъ. И эти недостатки проникаютъ весь составъ пьесы; они замѣтны въ языкѣ, въ композиціи пьесы и въ характеристикѣ отдѣльныхъ лицъ. На неровность пьесы давно обратили свое вниманіе изслѣдователи Шекспира и пришли къ выводу, что всецѣло пьеса не можетъ быть приписана Шекспиру.

Языкъ пьесы, какъ сказано, весьма неровный. Наряду съ монологами IV-го и V-го акта, въ которыхъ мало-мальски знакомый съ Шекспиромъ признаетъ его мощную руку, встрѣчаются длинныя и блѣдныя сцены, въ которыхъ стихи безъ всякой нужды переходятъ въ прозу и проза вновь смѣняется небрежными стихами. Усматривая въ этомъ обстоятельствѣ указаніе на смѣшанный составъ пьесы, критики старались отдѣлить въ пьесѣ тѣ мѣста, которыя несомнѣнно принадлежатъ Шекспиру, отъ тѣхъ, которыя ему понапрасну приписываются. Эту работу впервые предпринялъ Найтъ (Knight), а за нимъ Деліусъ (Shakespeare-Jahrbuch II-ой томъ) и другіе, напр. Флай (Fleay). Но хотя всѣ изслѣдователи и согласны относительно  главнаго, т. е. того, что не все въ пьесѣ принадлежитъ Шекспиру, однакоже, въ частности, результаты ихъ изслѣдованій далеко расходятся: одинъ считаетъ несомнѣнно шекспировскимъ то, что другому кажется несомнѣнно не шекспировскимъ. Какъ бы то ни было, но фактъ неравномѣрной обработки языка признается всѣми и представляетъ крупный недостатокъ пьесы.

Но еще очевиднѣе недостатки въ композиціи пьесы: зритель ничего не узнаетъ изъ первыхъ актовъ о предшествовавшей жизни и дѣятельности Тимона, о его заслугахъ относительно Аѳинъ, между тѣмъ какъ по ходу пьесы зрителю это необходимо знать. Иначе непонятно, почему сенаторы-аѳиняне, въ минуту надвигающейся въ лицѣ Алкивіада опасности, обращаются за помощью къ Тимону, котораго они же заставили бѣжать изъ Аѳинъ. Разсказъ о заслугахъ Тимона было бы чрезвычайно легко вложить въ уста поэта, который въ началѣ пьесы раскрываетъ смыслъ ея: 

                                                   Всѣ 
Стоявшіе съ нимъ наравнѣ, и даже 
Всѣ старшіе по званію, теперь 
Бѣгутъ за нимъ, стоятъ въ его переднихъ, 
Льютъ въ слухъ его благоговѣйный шепотъ, 
Боготворятъ все, даже стремена 
Его коня и имъ однимъ лишь дышатъ.

……………………………………

                   Когда Фортуна вдругъ 
По прихоти своей обыкновенной, 
Кидаетъ внизъ любимца своего – 
Приверженцы, которые недавно 
Колѣнями и на рукахъ за нимъ 
Ползли наверхъ – даютъ ему скатиться, 
И ни одинъ не слѣдуетъ за нимъ 
Въ паденіи.

Самъ собой напрашивался, при развитіи этой темы, разсказъ о доблестяхъ Тимона.

Но еще больше недоумѣній вызываетъ сцена 5-ая въ III-емъ актѣ. Изображено засѣданіе сената; сенаторы приговариваютъ къ смерти неизвѣстнаго друга Алкивіада, Алкивіадъ заступается за него, что влечетъ за собой вѣчное изгнаніе Алкивіада изъ Аѳинъ. Эта сцена ничѣмъ не связана съ развитіемъ пьесы. Неизвѣстный другъ Алкивіада совершилъ въ гнѣвѣ и опьяненіи убійство, но совершенно не выясненъ ни характеръ преступленія, ни само дѣйствующее лицо. Самая сцена необходима для того, чтобы объяснить причину изгнанія Алкивіада изъ Аѳинъ. И это не единственная сцена, ничѣмъ не связанная съ общимъ ходомъ дѣйствія. Появленіе пажа съ письмами, адресы которыхъ прочитываются Апемантомъ, ничѣмъ не мотивировано; самыя письма въ дальнѣйшемъ ходѣ пьесы никакой роли не играютъ. Роль шута совершенно излишня въ пьесѣ, въ которой циникъ Апемантъ удачно конкурируетъ съ шутомъ. Нѣкоторая небрежность въ отдѣлкѣ пьесы видна и въ томъ, что появляются лица безъ названій, обозначаемыя просто „первый лордъ”, „второй лордъ”, „первый чужестранецъ”, „второй чужестранецъ” и т. д.; въ нѣкоторыхъ изъ этихъ безымянныхъ можно узнать черты характера льстецовъ-друзей Тимона ‑ Луція, Семпронія и Лукулла. Простой опечаткою, по всей вѣроятности, слѣдуетъ объяснить фантастичнаго „Уллоркса”, котораго Тимонъ приказываетъ пригласить на обличительный пиръ въ числѣ другихъ гостей. Въ концѣ пьесы приведены двѣ эпитафіи Тимона, заимствованныя у Плутарха; изъ нихъ одна совершенно излишня, ибо повторяетъ въ иной формѣ мысль, выраженную въ другой. Наконецъ, нельзя не отмѣтить и того, что нѣкоторыя положенія въ пьесѣ повторены по два раза, что растягиваетъ дѣйствіе и расхолаживаетъ впечатлѣніе; такъ, слуги дважды собираются передъ домомъ Тимона съ требованіемъ денегъ; просьбы денежной помощи у друзей повторяются три раза, и хотя въ отказахъ просителю весьма тонко очерчены характеры лживыхъ друзей, уклоняющихся отъ нравственной обязанности подъ различными мотивами, но все же самое положеніе трижды повторяется съ монотонностью, которая должна вызвать въ зрителѣ нѣкоторое утомленіе.

Таковы главнѣйшіе недостатки въ композиціи пьесы.

Но и въ характеристикѣ дѣйствующихъ лицъ легко замѣтить большіе недочеты: самъ Тимонъ, хотя и охарактеризованъ яркими чертами, обличающими руку генія, однако въ героѣ пьесы есть нѣкоторая неестественность: чертамъ душевной жизни приданы грандіозные размѣры, которые граничатъ съ карикатурой и могутъ, при невнимательномъ отношеніи, вызвать смѣшное впечатлѣніе (мы знаемъ, что такое именно впечатлѣніе онѣ произвели на Гете). Остальныя лица очерчены блѣдно; характеристика Апеманта нѣсколько груба, и разговоры его съ Тимономъ въ IV актѣ растянуты, полны излишнихъ отступленiй, не прибавляющихъ новыхъ чертъ для выясненія міровоззрѣнія Апеманта. Деліусъ въ характеристикѣ поэта подмѣтилъ двойственность: въ первомъ актѣ онъ не является въ столь отвратительномъ видѣ, въ какомъ мы его видимъ въ пятомъ дѣйствіи. Наконецъ, мы указали уже на отсутствіе сколько нибудь интересныхъ женскихъ персонажей.

Таковы недостатки пьесы, обстоятельно указанные различными критиками. Одинъ только Вендландъ (Shakespeare-Jahrbuch XXIII томъ), защищая опредѣленный тезисъ, старается смягчить указанія критики. И въ нѣкоторыхъ случаяхъ ему это дѣйствительно удается; такъ, напр., Деліусъ считаетъ латинскую цитату „Ira furor brevis” не шекспировской, на что Вендландъ весьма правильно возражаетъ, что латинскія фразы встрѣчаются и въ „Гамлетѣ”, и въ „Лирѣ”, и въ „Цимбелинѣ”.

III.

Крупные недостатки въ языкѣ композиціи и характеристикѣ дѣйствующихъ лицъ „Тимона” неминуемо должны были, какъ уже мы указали, выдвинуть вопросъ о томъ, въ какой степени Шекспиръ можетъ считаться авторомъ пьесы. Можно-ли приписать геніальному поэту столь несовершенную драму? По этому поводу были высказаны весьма разнообразныя мнѣнія; мы ихъ и приведемъ, при этомъ, однако будемъ помнить одинъ несомнѣнный фактъ: въ первомъ изданіи сочиненій Шекспира, знаменитомъ in folio 1623 г., выпущенномъ въ свѣтъ при участіи ближайшихъ друзей поэта, и по „лучшимъ спискамъ”, помѣщенъ и „Тимонъ Аѳинскій”, безъ всякихъ оговорокъ, изъ чего слѣдуетъ, что эту пьесу считали несомнѣнно шекспировской. Указанный фактъ, однако, не рѣшаетъ вопроса о степени участія Шекспира въ написаніи пьесы; она могла быть передѣлана Шекспиромъ, и тогда поэтъ въ значительной степени является отвѣтственнымъ за нее. Эта возможность и открываетъ широкое поле для гипотезъ.

Вообще говоря, возможны три отвѣта на поставленный вопросъ. Можно утверждать, что пьеса совсѣмъ не принадлежитъ Шекспиру; во-вторыхъ, можно утверждать, что она цѣликомъ написана Шекспиромъ, и, наконецъ, можно избрать средній путь и предполагать, что пьеса отчасти принадлежитъ Шекспиру, отчасти же нѣтъ.

Въ пользу перваго мнѣнія высказался Филонъ въ своей исторіи англійской литературы; однако, онъ не привелъ достаточно сильныхъ доводовъ, чтобы поколебать заключенія, вытекающія изъ факта помѣщенія пьесы въ первое изданіе 1623 г. Въ пользу этого мнѣнія можно привести лишь чисто апріорное доказательство: такая плохая пьеса, какъ „Тимонъ”, не можетъ принадлежать геніальному поэту. Въ общемъ, утвержденіе Филона должно признать голословнымъ.

Второе мнѣніе нашло себѣ защитника въ Вендландѣ. Онъ утверждаетъ, что пьеса цѣликомъ принадлежитъ перу Шекспира, но поэтъ, по неизвѣстнымъ намъ причинамъ, не успѣлъ ее обработать; мы имѣемъ предъ собой лишь эскизъ пьесы, въ которой только отдѣльныя части представляются вполнѣ законченными. Вендландъ при этомъ предполагаетъ, что смерть поэта была причиною, почему драма дошла до насъ въ столь несовершенномъ видѣ. Мнѣніе Вендланда наиболѣе простое изъ всѣхъ высказанныхъ. Правда, у насъ нѣтъ никакихъ объективныхъ данныхъ, по которымъ мы могли бы опредѣлить время написанія пьесы. Критика относитъ пьесу къ позднѣйшему періоду дѣятельности поэта, причемъ опредѣленія колеблятся между 1601 и 1610 годами. Одинъ изъ излюбленныхъ доводовъ при опредѣленіи времени написанія „Тимона” недавно разрушенъ изслѣдованіемъ Сиднея Ли. Этотъ изслѣдователь показалъ относительно сонетовъ, что изъ нихъ нельзя извлекать никакихъ автобіографическихъ данныхъ. „Единственное заключеніе”, говоритъ онъ, „которое вправѣ сдѣлать біографъ Шекспира на основаніи его сонетовъ, состоитъ въ томъ, что поэтъ въ теченіе извѣстной эпохи своей жизни не пренебрегалъ ни одною изъ формъ лести, дабы привлечь къ себѣ благожелательное вниманіе молодого и знатнаго человѣка”.

Что справедливо относительно сонетовъ, то въ еще большей мѣрѣ справедливо и относительно драмъ. Весьма рисковано относить „Тимона Аѳинскаго” къ послѣднимъ годамъ жизни Шекспира на томъ основаніи, что въ „Тимонѣ” господствуетъ мрачное настроеніе, которое до извѣстной степени соотвѣтствовало душевному настроенію самого автора. Если критика, тѣмъ не менѣе, относитъ „Тимона” къ послѣднимъ годамъ жизни Шекспира (Сидней Ли стоитъ за 1607-ой годъ), то для этого имѣются лишь внутреннія основанія въ самой пьесѣ, въ  

силѣ языка послѣднихъ двухъ актовъ, въ значительности монологовъ, произносимыхъ Тимономъ, напоминающихъ рѣчи Лира или Макбета. Такимъ образомъ, утвержденіе Вендланда слѣдуетъ ограничить въ томъ смыслѣ, что мы не знаемъ причинъ, заставившихъ Шекспира отказаться отъ окончательной обработки пьесы. Мнѣніе Вендланда, которое имѣетъ во всякомъ случаѣ нѣкоторое вѣроятіе, совпадаетъ съ мнѣніемъ Ульрици и Эльце. Деліусъ первоначально держался того же воззрѣнія, но впослѣдствіи отказался отъ него и подробно мотивировалъ свой отказъ (въ статьѣ Sh.-Jahrb. II-ой томъ). Теорія Вендланда въ достаточной мѣрѣ объясняетъ техническія несовершенства пьесы; но остается одно весьма важное соображеніе – неровность въ языкѣ пьесы. Если геніальный авторъ въ эскизѣ могъ оставить мелкіе недочеты, которые онъ устранилъ бы при детальной обработкѣ, то какой нибудь второстепенный писатель – если допустить участіе такового въ написаніи пьесы – устранилъ бы несомнѣнно ранѣе всего всѣ тѣ мелкія противорѣчія и недочеты, которые бросаются въ глаза, но у него не хватило бы таланта придать яркость и образность языку. Неровности языка въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ техническіе недостатки въ композиціи, заставляютъ критиковъ выступить въ защиту воззрѣнія, по которому Шекспиръ является лишь отчасти авторомъ пьесы, причемъ большинство критиковъ стоитъ за то, что Шекспиръ взялъ старую пьесу, сходнаго съ „Тимономъ” содержанія, и подправилъ, главнымъ образомъ, тѣ сцены, въ которыхъ является Тимонъ, оставивъ остальныя безъ передѣлки; такія пьесы дѣйствительно были въ ходу, какъ мы это увидимъ ниже, хотя по своимъ качествамъ онѣ не выдерживаютъ самой снисходительной критики и во всякомъ случаѣ не могутъ, при всѣхъ недостаткахъ Шекспировскаго „Тимона”, выдержать съ нимъ сравненіе. Нѣкоторые изслѣдователи, какъ, напр., Сидней Ли, полагаютъ, что пьеса написана Шекспиромъ въ сотрудничествѣ съ другимъ лицомъ, причемъ Сидней Ли утверждаетъ, что этимъ лицомъ былъ Георгъ Вилькинсъ, который несомнѣнно участвовалъ въ написаніи нѣкоторыхъ частей „Перикла”. Ему будто бы принадлежатъ первые 2 акта „Тимона” и нѣкоторыя части 4-го акта. Но это утвержденіе Сидней Ли ничѣмъ не обосновалъ, и изъ факта участія Вилькинса въ написаніи „Перикла” вовсе не слѣдуетъ еще признаніе участія Вилькинса и въ „Тимонѣ”. Наконецъ, упомянемъ еще о предположеніи Тшишвица (S.-Jahrb. IV), которое относится къ этой же категоріи гипотезъ. Тшишвицъ думаетъ, что какой нибудь второстепенный авторъ передѣлалъ драму Шекспира, приспособивъ ее къ сценѣ. Вообще говоря, можно придумать цѣлый рядъ различныхъ предположеній, болѣе или менѣе вѣроятныхъ, причемъ всѣ они будутъ покоиться на одной предпосылкѣ – частичномъ авторствѣ Шекспира въ „Тимонѣ”. При объясненіи несовершенствъ языка обыкновенно указываютъ на то, что пьеса издана, вѣроятно, по спискамъ отдѣльныхъ ролей, въ которыхъ актеры имѣли обыкновеніе измѣнять текстъ, выбрасывая нѣкоторые стихи, вставляя другіе, вообще производя разныя измѣненія.

На всѣ предположенія этого типа потрачено весьма много остроумія и громадная эрудиція; но это нисколько не помогаетъ имъ подняться изъ области гипотезы и стать доказанной теоріей, потому что объективныя данныя отсутствуютъ; только открытіе новыхъ фактовъ въ области историческаго изслѣдованія эпохи Шекспира можетъ подтвердить или опровергнуть всѣ эти догадки, которыя теперь покоятся на субъективныхъ основаніяхъ, главнымъ образомъ на знакомствѣ съ шекспировскимъ языкомъ. Къ сожалѣнію, такому критерію отнюдъ нельзя придавать рѣшающаго значенія. Мы уже упомянули о томъ, что лучшіе знатоки Шекспира, опираясь на знаніе духа шекспировскаго языка, пришли въ своихъ изслѣдованіяхъ къ весьма различнымъ результатамъ, и это не могло быть иначе. Знакомство съ языкомъ извѣстнаго писателя въ нѣкоторыхъ случаяхъ даетъ намъ право заключать съ большою вѣроятностью, что опредѣленное произведеніе можетъ принадлежать опредѣленному писателю, но отрицательнаго заключенія о непринадлежности опредѣленнаго произведенія извѣстному писателю мы не вправѣ дѣлать. Если бы мы не знали съ несомнѣнностью, что нѣкоторыя стихотворенія принадлежатъ Гете, у котораго наряду съ геніальными твореніями встрѣчаются весьма малозначительныя, то мы, по всей вѣроятности, стали бы отрицать, что они вышли изъ-подъ пера великаго поэта. Но и положительныя заключенія, при отсутствіи объективныхъ данныхъ, нельзя считать доказанными, ибо какъ въ живописи копія можетъ обладать всѣми качествами  

оригинала, такъ и въ поэзіи бываютъ подражанія, которыя трудно отличить отъ прототипа. При настоящемъ положеніи дѣла слѣдуетъ принять, что вопросъ объ авторствѣ Шекспира относительно „Тимона” остается открытымъ, и что приблизительно съ одинаковымъ основаніемъ можно утверждать, что пьеса написана цѣликомъ Шекспиромъ, какъ и то, что онъ лишь отчасти повиненъ въ ней.

IV.

Отъ гипотезъ перейдемъ къ фактамъ. Мы знаемъ, что ближайшіе друзья Шекспира считали „Тимона” его твореніемъ и отчасти знаемъ, откуда авторъ „Тимона” черпалъ свой матеріалъ. У Плутарха въ его „Vitae paralellae”, въ біографіи Антонія (глава 69 и 70), которую Шекспиръ изучалъ въ переводѣ Ѳомы Норта 1574 года для своего „Антонія и Клеопатра”, встрѣчается слѣдующее мѣсто: „Тимонъ былъ аѳиняниномъ и жилъ во время пелопонесской войны, какъ это видно изъ комедій Аристофана и Платона (комика), въ которыхъ онъ осмѣянъ за свое человѣконенавистничество. Тимонъ, избѣгавшій всякаго общенія съ аѳинянами, любилъ, однако, храбраго юношу Алкивіада и осыпалъ его ласками. Удивленный этимъ Апемантъ спросилъ однажды о причинѣ его поведенія. Я люблю этого юношу, отвѣчалъ Тимонъ, ибо предвижу, что со временемъ онъ причинитъ Аѳинамъ много бѣдствій. Апемантъ былъ единственнымъ человѣкомъ, изрѣдка навѣщавшимъ Тимона, потому что ихъ характеры и образъ жизни имѣли нѣкоторое сходство. Однажды, во время праздника, они обѣдали вмѣстѣ и Апемантъ сказалъ Тимону: „Вотъ прекрасный обѣдъ, которымъ мы съ тобою наслаждаемся”. „Да, отвѣчалъ Тимонъ, если бы только тебя не было со мной”. Разъ, въ день собранія, Тимонъ взошелъ на каѳедру. Воцарилось всеобщее молчаніе, такъ какъ неожиданность этого появленія держала всѣхъ зрителей въ напряженіи. Наконецъ Тимонъ произнесъ: „Аѳиняне, въ моемъ домѣ маленькій дворъ, въ которомъ растетъ смоковница; нѣсколько гражданъ уже повѣсились на этомъ деревѣ, и я, желая строиться на этомъ мѣстѣ, хотѣлъ предупредить васъ, чтобы желающіе повѣситься поспѣшили, пока смоковница еще не срублена”. Тимонъ былъ похороненъ на берегу моря, и морскія волны подточили настолько берегъ, что доступъ къ его могилѣ сталъ невозможнымъ. На могилѣ находилась слѣдующая надпись:

„Здѣсь я лежу, послѣ того, какъ смерть прекратила мою печальную жизнь. 
Не спрашивай моего имени. Злодѣи! вы погибнете отъ лютой смерти”.

Говорятъ, что Тимонъ незадолго до смерти самъ сочинилъ эту эпитафію. Эпитафія, которую обыкновенно приводятъ, принадлежитъ поэту Каллимаху:

„Здѣсь покоится Тимонъ-человѣконенавистникъ. Иди своей дорогой! 
Проклинай меня, если можешь, но только проходи своей дорогой!”

Канва пьесы заимствована изъ этого отрывка Плутарха; авторъ использовалъ все содержаніе древняго автора, какъ по отношенію характера Тимона, Апеманта и Алкивіада, такъ и по отношенію къ анекдотическимъ разсказамъ, приписаннымъ Тимону. Даже обѣ эпитафіи удержаны въ пьесѣ. Но кромѣ Плутарха Шекспиръ воспользовался сценами, которыя онъ нашелъ у другого древняго писателя – Лукіана Самосатскаго. Изъ діалога „Тимонъ или Мизантропъ” Шекспиръ почерпнулъ весьма многое, главнымъ образомъ для 3-ей сцены 4-го акта своей драмы. Тимонъ Лукіана удалился въ лѣсъ, гдѣ онъ клянетъ боговъ и людей; въ лѣсу онъ находитъ кладъ, который вновь привлекаетъ къ нему льстецовъ и лживыхъ друзей, но Тимонъ награждаетъ ихъ бранью и ударами. Все это мы находимъ и у Шекспира, который даже въ деталяхъ воспользовался указаніями Лукіана; такъ, напр., исторія Вентидія весьма похожа на то, что Лукіанъ разсказываетъ о риторѣ Демеѣ, и т. д. Тшишвицъ въ своемъ изслѣдованіи указываетъ еще на то обстоятельство, что для роли Апеманта Шекспиръ имѣлъ отличный прототипъ въ Лукіановскомъ циникѣ, въ діалогѣ „Продажа жизней”. Съ Лукіаномъ, точно такъ же, какъ и съ Плутархомъ, Шекспиръ былъ знакомъ по переводамъ. Въ 16-мъ вѣкѣ появилось нѣсколько итальянскихъ переводовъ, въ 1527, 1535 и 1551 годахъ были и французскіе переводы. Шекспиръ былъ знакомъ съ однимъ изъ этихъ переводовъ, ‑ на это указываетъ, напр., то, что въ III-мъ актѣ 1-й сцены Лукуллъ даетъ Фламилію, служителю Тимона, три монеты – three solidares; такого англійскаго наименованія монетъ нѣтъ, а есть итальянское  

soldo или французское sol d’or. Лукіаномъ ранѣе Шекспира пользовался Боярдо для своей комедіи „IlTimone” (1494). Можетъ быть, на мысль о написаніи драмы на тему человѣконенавистничества навела Шекспира 2-ая***) новелла I-ой части въ „Palaceof pleasure” Painter’a, или же напечатанный у Ричарда Барклая, въ его „Felityof man” ‑ краткій „Account of man” 1508 г. Спеціально для характеристики Апеманта Шекспиръ могъ воспользоваться, кромѣ „Продажи жизней” Лукіана, еще и драмой Джона Лилли „Alexander and Kampsaspe”, въ которой изображенъ Александръ Великій бесѣдующимъ съ философомъ Діогеномъ; въ рѣчахъ Діогена есть нѣкоторое сходство съ тѣмъ, что говоритъ Апемантъ.

До сихъ поръ мы говорили объ одной категоріи источниковъ, которые можно назвать непосредственными, ибо въ нихъ содержится весь матеріалъ, дошедшій до насъ изъ древности и касающійся жизни Тимона; но есть еще и другая категорія источниковъ. Дѣло въ томъ, что по нѣкоторымъ указаніямъ можно заключить о популярности типа Тимона въ литературѣ, непосредственно предшествовавшей эпохѣ Шекспира; такъ, въ „Skialetheia” Гюльпина (1598 г.) говорится „Like hate man Timon in his cell he sits”, или же у Жака Дрэма (Drum) въ его „Entertainements” 1601 г. говорится… „Come, come, now I’ll be as sociable as Timon of Athens”. Такимъ образомъ, типъ мизантропа былъ въ указанную эпоху воплощенъ въ фигурѣ Тимона, по всей вѣроятности, въ какой либо весьма популярной комедіи или даже, можетъ быть, въ нѣсколькихъ произведеніяхъ. До сихъ поръ, однако, издана лишь одна комедія подобнаго характера. А именно Дейсъ (Dyce) въ 1842 году опубликовалъ въ „Transactions” шекспировскаго общества комедію „Timon” анонимнаго автора, относящуюся къ 1600 г., съ которую Шекспиръ могъ ознакомиться. Сходство названнаго произведенія и трагедіи Шекспира объясняется весьма просто: обѣ пьесы трактуютъ одну и ту же тему и по однимъ и тѣмъ же источникамъ, но въ одной сценѣ замѣчается болѣе тѣсное соотношеніе, а именно въ 6-й сц. III-го акта, въ которой изображено изобличеніе во время пира лживыхъ друзей. Въ драмѣ, изданной Дейсомъ, изображенъ Тимонъ, берущій изъ миски раскрашенные камни и бросающій ихъ въ гостей. У Шекспира, судя по указаніямъ автора режиссеру, миски должны быть наполнены горячей водой, которою Тимонъ обрызгиваетъ лица приглашенныхъ; однако, одинъ изъ гостей произноситъ слѣдующія слова:

Сегодня онъ даетъ намъ брильянты, 
завтра камни.

 Правда, „камни” могутъ быть въ данномъ случаѣ поняты въ фигуральномъ смыслѣ, но возможно допустить предположеніе Деліуса и другихъ, что здѣсь оставленъ въ пьесѣ Шекспира безъ измѣненія стихъ, заимствованный изъ другого произведенія.

Итакъ, мы указали на составъ пьесы, на ея достоинства и недостатки, на дѣйствительные и возможные источники ея и можемъ въ заключеніе сказать, что окончательное сужденіе о пьесѣ и ея авторѣ при нынѣшнемъ состояніи историко-литературныхъ свѣдѣній произнесено быть не можетъ; одно намъ кажется несомнѣннымъ, а именно, что нѣкоторыя части пьесы, а также и самая мысль трактовать Тимона какъ сюжетъ для трагедіи, а не для комедіи – принадлежатъ Шекспиру.

V.

Своеобразная прелесть „Тимона”, пробивающаяся сквозь всѣ его недостатки, вызвала цѣлый рядъ попытокъ постановки этой пьесы на сценѣ, причемъ пьесу передѣлывали, иногда довольно безцеремонно, оправдывая такимъ путемъ мнѣніе Лаубе, что „Тимона” шекспировскаго на сценѣ поставить нельзя. Шиллеръ, какъ извѣстно, считалъ дѣломъ чрезвычайной важности пріобрѣтеніе „Тимона” для нѣмецкой сцены. Можно, однако, смѣло утверждать, что передѣлки „Тимона” еще менѣе удовлетворительны, чѣмъ самый оригиналъ, причемъ нѣкоторыя передѣлки допускаютъ такія измѣненія, которыя совершенно нарушаютъ цѣльность характера Тимона. О всѣхъ сколько-нибудь достойныхъ вниманія передѣлкахъ далъ отчетъ А. Фрезеніусъ (въ Shak.-Jahrb., 31 т., стр. 83‑125). Самъ онъ тоже испыталъ свои силы на этомъ поприщѣ и не безъ нѣкотораго успѣха.

Первая англійская передѣлка принадлежитъ Ѳомѣ Шедвелю (Shadwele), сопернику Дрейдена. Его произведеніе появилось въ 1678 году и озаглавлено: „The History of Timon of Athens, the Man-Hater, as 

it is aeted at the Dukes Theatre made into a play”. Эта передѣлка имѣетъ мало общаго съ драмою Шекспира. Тимонъ изображенъ влюбленнымъ въ двухъ дѣвицъ: Эвандру и Мелиссу, изъ нихъ ему болѣе нравится Мелисса, но Эвандра успѣваетъ привлечь его на свою сторону. Эвандра слѣдуетъ за Тимономъ въ лѣсъ и раздѣляетъ съ нимъ всѣ невзгоды, а также и находку клада. Тимонъ умираетъ на рукахъ Эвандры, которая себя убиваетъ. Въ передѣлкѣ Шедвеля богатый матеріалъ для комедіи, и совершенно напрасно онъ постарался придать трагическій конецъ своему сочиненію.

Въ 1771-омъ году въ Друри-Лэнскомъ театрѣ была представлена передѣлка Кёмберлэнда. Кёмберлэндъ приписалъ Тимону дочь, въ которую влюбленъ Алкивіадъ и за которой ухаживаетъ Луцій въ разсчетѣ на богатства Тимона. Дочь слѣдуетъ въ лѣсъ за разореннымъ отцомъ, который незадолго до смерти благословляетъ ея бракъ съ Алкивіадомъ. Авторъ передѣлки ближе держался текста Шекспира, чѣмъ Шедвель, но отчаяніе Тимона, пользующагося поддержкою дочери, становится не совсѣмъ понятнымъ.

Третья передѣлка принадлежитъ перу Ламба; она появилась въ 1806 г. Въ 1723 году нѣкто Луи Франсуа де ла Древетьеръ де Лиль издалъ «Timon le Misanthrope comédie en trois actes, précédée d’un prologue». Онъ является предшественникомъ Оффенбаха, ибо пользовался классическими авторами для изображенія въ комическомъ видѣ героевъ древности. Его оперетка имѣла успѣхъ, ибо была переведена на нѣмецкій и англійскій языки. Съ Шекспировскимъ „Тимономъ” она ничего общаго не имѣетъ.

Нѣмцы, вѣроятно вслѣдствіе вышеприведеннаго сужденія Шиллера, чаще брались за приспособленіе „Тимона” къ сценѣ. Киліанъ (въ S.-J. XXV) даетъ указанія на двѣ старѣйшія передѣлки. Въ 1671 году въ городѣ Торнѣ давали пьесу „Timon oder Missbrauch de Reichthums”, имѣющую, впрочемъ, больше сходства съ Лукіановскимъ діалогомъ, чѣмъ съ пьесой Шекспира.

Вторая нѣмецкая передѣлка принадлежитъ Фишеру, который приспособилъ пьесу „Timon von Athen, ein Schauspiel in 3 Aufzügen” къ постановкѣ на пражской сценѣ. Главной заботой Фишера было сокращеніе длиннотъ: онъ выпустилъ нѣсколько второстепенныхъ ролей и значительно сократилъ діалоги.

Въ концѣ 18-го столѣтія Дальбергъ передѣлалъ „Тимона” для постановки пьесы въ Мангеймѣ. Эта передѣлка издана въ 1890 г. по бумагамъ мангеймскаго театральнаго архива. Успѣха пьеса не имѣла, главнымъ образомъ вслѣдствіе дурного исполненія.

А. Линднеръ передѣлалъ пьесу для постановки на берлинской сценѣ, гдѣ она дѣйствительно и шла дважды въ 1871 году, но безъ успѣха; пьеса не издана. Линднеръ передѣлалъ конецъ шекспировскаго Тимона. „Тимонъ” примиряется съ человѣчествомъ благодаря заботамъ честнаго управляющаго, но всеже кончаетъ самоубійствомъ. Линднеръ замѣнилъ латинскія имена дѣйствующихъ лицъ соотвѣтственными греческими. Значительную роль въ пьесѣ играетъ Аспазія, любовница Алкивіада.

Въ 1862 г. появилась передѣлка Ѳедора Веля въ журналѣ „Deutsche Schaubühne”. На сценѣ эта передѣлка представлена не была, она довольно близко держится шекспировскаго текста. Къ новѣйшему времени относятся двѣ передѣлки – Бультгаупта и Фрезеніуса. О первой далъ подробный отчетъ Конрадъ въ Shakespeare-Jahrbuch, XXIX т., о второй реферировалъ самъ авторъ ея въ XXI томѣ того же изданія. Передѣлка Бультгаупта впервые поставлена съ успѣхомъ въ 1892 г.; она давалась и на многихъ нѣмецкихъ сценахъ.

Изъ статистическихъ данныхъ, приведенныхъ Сиднеемъ Ли, видно, что „Тимона” въ Германіи давали въ 1896 –97 г. семь разъ. Въ Англіи его даютъ весьма рѣдко. Извѣстный директоръ театра Самуилъ Фельпсъ (1844–1862), ставившій всѣ пьесы Шекспира за исключеніемъ шести, трудился также и надъ постановкой „Тимона”.

---

*) Такое осужденіе характера Тимона произноситъ Конрадъ (Shakespeare-Jabrbuch XXIX, ст. 110), называя его «безсмысленнымъ расточителемъ», относительно котораго «никто не можетъ питать сожалѣнія». На основаніи этого Конрадъ считаетъ первые акты пьесы не шекспировскими. Повидимому, Конрадъ потому и осуждаетъ характеръ Тимона, который, кстати сказать, онъ и понимаетъ неправильно, что считаетъ первые акты не шекспировскими.
**) Сравненіе характеровъ Тимона и Алсеста въ Мольеровскомъ «Мизантропѣ» можно найти у Paul de Saint Victor. Les deux masques (deuxième serie. Les modernes). Paris. 1883. Авторъ справедливо замѣчаетъ: «On respecte Alceste, mais il fait sourire; Timon inspire une pitié mêlée d’epouvante… Shakespeare étale à nu le type que Molière recouvre de décence, et de pignité стр. 73.

***) Полное ея заглавіе – «Of the strange and beastly nature of Timon of Athens, enemy to mankund wit his death, burial and epitaph».

Радлов Э. Тимон Афинский (Предисловие к переводу П. Вейнберга пьесы Шекспира «Жизнь Тимона Афинского»)
Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1903. Т. 3. С. 504-513.

Donec eris felix multos numerabis amicos.Tempora si fuerint nubila, solus eris. 
Пока твои дела успешны тебя окружает множество друзей; во времена неблагоприятные ты остаешься один (Дословно:
До тех пор, пока вам везёт, вы будете иметь много друзей, когда приходят облака, ты остаёшься один).

Ovid. Trist. 
IX eleg.