Человек — это поэзия

Мир очень изменится, если в нём сможет спрятаться рыцарь.
Честертон. «Дракон, играющий в прятки»

Из дневников

Что человеку нужнее: хлеб насущный или поэзия1? Для животного в нём — однозначно хлеб, для человека в нём — однозначно поэзия. «Не хлебом единым жив человек». Понимание этого — залог выживания, именно поэтому люди забывают о священном жизненном избытке, без которого быть человеком невозможно.

Человек таков, каковы живущие в нём смыслы. Человек, живёт смыслами, которые в нём живут: если эти смыслы слишком примитивны, человек тоже примитивен. Чтобы внутренний объём человека разрастался, надо жить большими смыслами — они расширят и углубят внутренний мир человека. Потому полезно читать мыслителей — с ними проще расти изнутри.
Обрезая высокие смыслы, человека можно лишить всего человеческого в нём.

* * *

Диалог — это всегда втроём, с Богом, а когда без Бога, тогда только монологи. Чтобы поговорить по душам нужен Бог.

* * *

Личность — это точка стояния человека в Боге, а не в человеке.

* * *

Человек — носитель поэзии. Не стихов, а именно поэзии — целой, единой. 
Поэзия — это внутреннее, сердечное знание сути вещей. Отсюда поэтическая точность, которая касается, разумеется, внутреннего, а не внешнего. О внешнем поэт знает столько, сколько знает его внешний человек. То есть, во внешних измерениях поэт может ошибаться. Во внешнем он беспомощнее любого обычного человека, потому что специализируется на внутреннем. При этом внутреннее — основа внешнего, его суть и смысл, сердце вещей, а потому и внешнее открыто поэту, только повёрнуто к нему не земной, а небесной своей гранью.

* * *

Поэт преподносит себя Реальности, как тестовое чернильное пятно*, и предлагает ей ответить, что она видит, при том она видит не только поэта, но и место, время, окружение, события, обстоятельства - всё, что связано как-то с поэтом.
Поэт тестирует Реальность, и, оказывается, она не может не ответить поэту. В этом некое сходство поэта со святым - Бог святому тоже всегда отвечает, потому что Его обязывает к этому святость человека. Но что обязывает Реальность отвечать поэту? Вопрос? Какой вопрос задаёт поэт? Вернее, наверное, спрашивать о том, КАК он спрашивает, потому что обязывает Бога отвечать поэту, скорее всего, его поэтическое состояние. Какое это состояние? Состояние предстояния (целостность) и открытость... Поэтом является тот, кому Реальность (т.е. Целостность, а Целостность - это Слово) всегда отвечает. Поэт - это вместивший в себя Целое, хотя бы на мгновение - плодом этого вмещения и является стихотворение.

* * *

«Поэта далеко заводит речь» (Цветаева). По этому «далеко» и видно настоящего поэта.
Речь поэта - это всегда течение Мысли. Поэт говорит со Словом, с логосами вещей, живущими в Слове. Слово говорит поэту, когда он говорит.
Речь поэта - это голос Мысли (не мыслей поэта, а Мысли - единой и нераздельной, Одной Большой Мысли сразу обо всём).

* * *

Подлинная моя идентичность диктуется как раз моим поэтическим содержанием. Быть собой, быть равным себе - это следовать за своим поэтическим Я, за голосом Вечности, слышимым внутри. Вечность как бы делает запрос, обращённый к наличному Я, и наличное Я формирует себя, в соответствии с этим запросом.

* * *

Нынешний мир игнорирует внутреннее пространство человека и внутреннее знание. Или, что ещё хуже, использует  внутреннее пространство не по назначению. Мир становится всецело посюсторонним и механистичным, внешним - по сути мёртвым, а потому превращается в убийцу, ибо  требует уподобления себе от человека и не даёт права на существование ничему иному.

* * *

Ветви деревьев целую, как руки любимых...

Строчка из моего стихотворения. Вокруг неё попробуем построить конструкцию, помогающую понять убогость многих т.с. практических соображений. С практической точки зрения эта строчка - безумна. Зачем целовать ветви деревьев? От этого сад не станет ухоженным. Деревья нуждаются в том-то и том-то, чего, поэт, кстати, может и не делает (чаще не делает, чем делает). Пустые воздыхания! Не будет поэзии  —  и прекрасно, она совершенно бесполезна.

Да! Как и выше приведённая строчка. При этом человек — это поэзия, ибо всё, что мимо поэзии  —  биоробот, животное, растение и только! Хотите, чтобы человек был? Нужна поэзия  —  бесполезная с точки зрения практики. Хотите, чтобы всё было практично? Потеряете человека.

* * *

Миф, миф... И то миф, и это... Не думали, что сам человек в нас, как и наша человечность - тоже миф. Миф, требующий воплощения. Не будет мифа, будет только биология - и человек испарится, вместо человеческого общества мы окажемся в зверинце.

* * *

Человек - это мечта, к которой идут все люди (если они люди, пока они люди...). Некоторые великие говорили даже, что человек - это мечта Бога.

* * *

Человек - это вектор, причём он одновременно бежит из центра (из/от Бога), и в центр (к Богу), и только так он может осуществлять себя как человека. Центростремительность человека уравновешивает его центробежное существование в становлении, иначе начинает доминировать энтропия - самораспад. Для сохранения человека в человечности требуется не просто его ориентирование на вечное, но сопричастность Вечности - реальное включение в Бога. Сознательное или бессознательное не суть важно, главное - жить вечным, а не только периферийным, становящимся, посюсторонним.

* * *

Настоящее стихотворение создаёт своё внутреннее пространство, в котором и автор, и читатель стоят и лицезреют то самое прекрасное мгновение, которое остановилось - застыло в буквах. Но это живое пространство. Внутри стихотворения можно лицезреть Бога.
Поняла я это, читая Рильке в переводах Микушевича.

Вот это стихотворение, например, - от него перехватывает дыхание. Если долго вчитываться, можно задохнуться и умереть - от красоты. То есть - ожить...

Быть может, залегло рудою тело,
и в сердце гор по жилам я проник;
не знает глубина моя предела;
все близкое вокруг окаменело,
иссякла дальность, как родник.

Пока еще блуждает мысль несмело,
даруй мне скорбь, чтобы прозрел я в миг;
как мал я в темноте! Как Ты велик!
Дай длань Твою изведать мне всецело!
Вмести меня и весь мой вечный крик.

Рильке. Книга часов. Книга третья. О бедности и смерти, 1903
Пер. Владимира Микушевича

* * *

До некоторых пор я думала, что поэзия производит кислород. Так оно и есть. Но, возможно, не это главное. Поэзия — это, прежде всего, пространственная вещь: она осуществляет Бога в человеке, создавая внутреннее пространство в человеке — для Бога.

И в этом смысле поэзия подобна вере, которая есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. Вера без дел потому и мертва, что её суть — дело, осуществление, которое в том и выражается, что внутри мира создаётся иное пространство. Реально создаётся, а не фантазируется. Фантазии — беспочвенны, они похожи на добродетели в понимании Ницше: мнимость, кажимость, онтологическое отсутствие, ложь. «Всяк человек ложь» как раз в этом смысле, ибо его неложное бытие — в Боге, а не в нём самом.

Любить ближнего — это значит быть пространством его становления в Боге.

* * *

Любопытно, что человек представлен двумя полами - полюсами: мужским и женским, и это полюса со своим специальным предназначением, дарящие своему носителю соответственный инструментарий. Мужской функционал предназначен для активности в становящемся бытии, мужчина - это представитель для внешнего, становящегося круга. Мужчина - это человек во внешнем мире. Женский функционал оснащён для внутреннего круга, она работает со священным, внутренним, божественным. Богородице, чтобы родить богочеловека, мужчина не был нужен (т.к. он носитель становящегося - ХУ, в отличие от полноты женского ХХ). Именно в этом смысле женщина - хранительница домашнего очага: она хранит дом так же, как Бог хранит мир. Мужчина же хранит его извне, от внешних угроз - как воин, как стена защитная. Так кожа хранит целостность организма от проникновения внешних угроз, и где кожа плохо справляется, начинается гниение.

«Мужчина - как архив, женщина - как интернет», - прочла я когда-то в комментарии, и с этим трудно не согласиться. Женщина соединяет всё со всем, она хранит единство частей сложного организма по имени семья. Женщина хранит единство на тонком уровне, мужчина хранит целостность внешних защитных покровов.

Очень важно видеть всю глубину этой благословенной разности, не опошляя её примитивным толкованием. Оба - и мужчина, и женщина, каждый по-своему, служат богу в человеке, но женщина внутренним стоянием, а мужчина - внешним, женщина хранит сердце и душу семьи, мужчина телесное существование. Они как два модуса одного и того же существования в становлении. И чтобы не побеждала энтропия, каждый должен быть собой на своём месте, всевозможные перекосы и искажения миссии чреваты утратой жизнеспособности.

* * *

Любовь втроём - муж, жена и Бог. Это и зовут малой церковью...

* * *

Мужчина самоутверждается через Я, а женщина через МОЁ. Кстати именно поэтому женщины остаются со Христом, а мужчины не справляются, кроме Иоанна Богослова - т.е. поэта.
Человек может переживать трагедию как мужчина или женщина, а может как поэт. Это разное. Хотя и поэт завязан отчасти на свой пол, но лишь отчасти, а это уже некая свобода ОТ*. При наличии развитой личности возможна и свобода ДЛЯ. А уж если они соединяются, становятся возможными чудеса.

* * *

Обожествление алгоритмики - это антихрист в нас. Творческое начало в человеке - от Бога, и, как ни странно, именно его всячески атакуют под благовидными предлогами. Творческое начало выдавливают из человека на социальном уровне, так чтобы оно не имело опоры и поддержки, чтобы вырождалось, отпадало, исчезало. Механистичность человека - новая добродетель, которую предписывают всем, кто хочет жить. Если кто не вписывается в ту или иную алгоритмику, он болен или преступен, ибо является носителем «вируса» сопротивления новой, предписанной «добродетели». Без неё вход в новый мир невозможен, а с творческим избытком - тем более. Таков основной алгоритм времени.
Если что-то системно и технологично атакуется, там непременно атакуется какое-то творческое основание. Только атаки эти - скрытые, не явные. Всё, что явно, в лоб - пока лишь маскарад, прикрытие того, что происходит на самом деле. Но и это скоро пройдёт. Театр будет длиться совсем недолго.

* * *

«Разум - хороший слуга, но плохой хозяин». 

Эта пословица очень подходит для нашего времени в качестве вразумления, потому что мы входим в историческое время, когда хозяином становится разум (настроенный против сердца - он же Антихрист). И он окажется совершенно безумным хозяином. Это уже очевидно всякому, кто пока ещё разумен.

* * *

Путь юродивых - подсказка для наших дней. Сбрасывание с себя человеческого если оно помеха Богу. Травмированная человечность может стать орудием в руках недобрых, но её можно как бы отстегнуть, блокировать в себе. Мы падаем в Бога, если не падаем в дьявола. Задача в том, чтобы не падать в дьявола - наша (т.е. надо удерживаться в человечности), а Христос сделал всё, чтобы можно было падать в Бога. И это уже не падение, а полёт.
Отсюда спасительность поэзии как разновидности юродства.
Бог хранит человечное человека, а не человек. Человек же призван искать и хранить себя в Боге и бога в себе - чтобы оставаться человеком. Охраняя человечность человека, общество хранит человека в Боге.

* * *

Люди делятся на тех, кто в критический момент защищает себя, и тех, кто защищает другого - пока решает психология, а не физиология, конечно. Любого человека можно свести к биологическим алгоритмам, когда не то, что духовности, душевности не останется. Современные благонастроенные люди часто не понимают этого, потому не понимают ценностей, ради которых жили их деды.

Я знаю людей, которые не желая обременять и огорчать другого, принимают на себя бремя испытаний, которых легко можно было бы избежать, делая выбор защищать себя. У них «по умолчанию»  включается психологическая установка защищать другого.

Установка защищать другого дарит и способность защищать прекрасную идею, жертвуя собой. Именно это первично, потому что из преданности прекрасному, идее прекрасного, из преданности прекрасным смыслам и идеям, рождается способность защищать другого, а не себя. Прекрасная способность преодолевать силу тяжести самости рождается из любви к прекрасному, которая не в голове, а в сердце, а значит и в каждой клеточке тела.

Но если отключить высшие уровни существования, если свести человека на животный уровень и даже его «подрезать», прекрасное исчезнет с горизонта событий. Непонимание этого - беда многих современных людей, и причина этого непонимания - состояние прелести.

* * *

Человек — это поэзия.

Поэзия - это не зарифмованное, целое.

* * *

Может ли компьютер сочинить стихи - в смысле поэзию? Исходя из выше приведённого определения, можно сказать, что ИИ будет способен писать настоящие стихи, когда произойдёт подключение всех людей и вещей в единую информационную сеть, т.е. когда возникнет некое компьютерное (рукотворное) целое, без которого поэзия невозможна - антихристов мир. Правда, это будет человеческое, слишком человеческое измерение поэзии - аж до обесчеловечивания, т.к. человек - это непременно связь с измерением Бога, без которой человек обесчеловечивается. То есть, это будет совсем другая поэзия (что-то вроде сплетен по содержанию) - написанная из машинно-человеческой пустоты как замкнутой на себе  целостности.

* * *

Любой поэтический текст — путь, в нём есть ступени, ведущие в суть: на первой ступени совсем не то, что на последней, и потому все ступени суть — единое движение к. Если отделить одну ступеньку от другой и рассматривать их по отдельности, прочтёшь другое. По ступенькам следует идти, спускаться всё глубже и глубже — в этом смысл таких ступенчатых текстов.

* * *

Поэт - это тот, кто называет вещи своими именами, узнавая имена от самих вещей. Потому служение поэта более всего актуально во времена смешения понятий, когда люди путаются в именах. Тем более, если их намеренно запутывают, давая вещам ложные имена. Как Адам давал в Раю имена животным, так и поэт даёт имена, слыша их как бы из Рая.

* * *

Поэзия — свойство не только слова, языка, поэзия — это свойство бытия. Посредством поэзии, в процессе поэзии мы общаемся с Бытием или, наоборот, Бытие общается с нами. С нами или со мной? Со мной — как с нами, но и со мной лично. Я в своём пределе едино с мы.

Поэзия — диалог, как и мышление. Поэзия принадлежит Слову, это беседа в Слове.

* * *

Добросить слово до небес не каждому дано потому, что для этого надо чтобы слово было целым, живым, тогда в этом акте соединяются воедино три силы, три целостности: сила человека, сила слова и сила благого Бога, всегда готового помочь, выйти навстречу. Настоящие стихи творят втроём.
И только доброшенное до небес слово возвращается, орошая землю небесными смыслами, не принадлежащими человеку-автору. Этот смысловой дождь «орошает» и самого автора, питая его как младенца.
Настоящие мысли приходят, как стихи. Да они и есть стихи в смысле — поэзия. Всё подлинное — поэзия.

* * *

«Слова поэта суть уже дела его», — Константин Батюшков. Как это понять? Слово = делу — почему? Потому что оно рождено деланием и приводит к деланию. Само слово поэта — уже дело, оно — наличие дела, присутствие подлинного бытия как делания (подлинное без делания, вне делания — невозможно).
Слова поэта — не полые, как у обычных людей (не внешние только знаки), а полные, целые: они полны жизнью, которая суть — дело. Как и литургия — общее дело. Слово настоящего поэта полнится —  исполняется — Словом.

* * *

Может ли поэт выйти из поэта в себе? И да, и нет. С одной стороны — выйти всегда можно, а вот войти обратно — не факт. С другой — а зачем поэту выходить из поэта в себе? По сути зачем поэту выходить из Поэта? Куда он выйдет? В себя самого? Грустно, скучно и, главное, жив-то поэт не собой, а Поэтом, ему хорошо быть живым — т.е. в Поэте.

Из Поэта выйти в поэта? Это куда более страдательное состояние на самом деле. А из поэта выйти можно? Поэт потому и поэт, что в Поэте. Кем он тогда станет, если выйдет? Обывателем, как все. Зачем это поэту? Чтобы вести обывательскую жизнь? Да. Без такого выхода обывательская жизнь не удаётся, её трудно вести, пребывая в поэте. Обывательское следует делать обывателем в себе.

Вот корень проблемы. Чтобы быть обывателем, надо перестать быть поэтом, а чтобы быть поэтом, надо перестать быть обывателем. Они противостоят друг другу, мешают друг другу, воюют друг против друга как ветхое и новое, как душевное и духовное в нас.

Отсюда вывод: поэт — это выбор (выбор не выходить из поэта в себе в обывателя в себе). За этот выбор приходится дорого платить — жизнью. Но поэты, как правило, готовы на всё, только не на разлуку со своими поэтическими сокровищами. Правильно ли это? Никто не скажет наверняка, ибо однозначно ответить сложно — выходит слишком однобоко. Очевидно одно: поэтом в себе надо прошивать и обывателя в себе, так же как обывателя в другом надо прошивать поэтом и поэзией. Каждый поэт проделывает это с собой в меру своих сил и умений.

Цветаева в этом смысле более всего была поэтом, т.е. не выходила в обывателя — не умела и не хотела уметь. Средь обывателей она ходила поэтом и тем «драконила» окружающих — иначе и быть не могло (поэт всегда раздражает обывателя избыточностью и кажущейся неуместностью; поэт всегда — лишний, ибо слишком другой, не для здесь).

При этом важно понимать, что поэт — существо безгрешное и безобидное. Обидеть такого или возводить на него напраслину — грех перед Богом. А так как в каждом человеке сокрыт поэт, пусть и не раскрывшийся в нём, не ставший — грешно осуждать любого человека из почтения к безгрешному поэту в нём, осуждению могут подлежать только поступки.

* * *

Мысль есть то, что поют в сердце (мышление), и только из личного опыта её можно спеть. А болтать можно о чём угодно, не имея опыта.

Дискретность мысль обретает посредством слов — так она усваивается (присваивается — по частям) человеческим умом, но сама она — целостна, непрерывна, как поэзия (всё и сразу).

«Всё нерассказанное — непрерывно», — сказала Цветаева. «Мышление обще у всех», — говорит Гераклит.

* * *

Есть мысли, и есть Мысль. Мысль есть то, что поют в сердце, а вовсе не то, что думают в голове.

* * *

Совесть целостна, как нерассказанная мысль.
Совесть и есть — целая мысль? Мышление мыслит тем же, чем совесть знает истину? Настоящее мышление осуществляется совестью (потому бескорыстность так важна для чистоты мышления).

* * *

Мышление — это приобщение к Одной Большой Мысли сразу обо всём (т.е. созерцание, вне созерцания мышления нет, есть только автоматизмы). Это то Слово, которое было у Бога (к Богу), и без которого ничто не существовало бы.

Мы выхватываем своим вопрошанием фрагмент Целой Мысли, отвечающий на наше вопрошание. Это единственный способ получить ответ — рождение вопроса в личном опыте переживания бытия. Мы получаем бытие для своих конкретных бытийных нужд.

* * *

Мысль поёт нас, а мы поём её.

* * *

Если подменить песню сердца, если направить жажду песни не в ту сторону, можно сильно повлиять на людей, изменить их до неузнаваемости. Человека хранит его песня.

* * *

Душевный человек не различает личное и структурное, а потому неправильно взаимодействует (именно это имеется в виду, когда говорится: не суди личность -  только поступок). Личное зависит от личности, а структурное - от места положения внутри (потому, когда душевный судит о духовном, он обманывается и неизбежно лжёт, приписывая непонимаемому духовному своё душевное. Лишь духовному, тому, кто видит на уровне структур, очевидно, что и когда вмещается в структуры, а что нет - как на  кусте огурцов, к примеру, невозможны яблоки. «По плодам узнаете» - о том же.) т.е. всякий, кто находится структурно в том же месте, взаимодействует при помощи тех же наборов базовых алгоритмов.  Алгоритмика - это структурное, а не личное.  Личность - над алгоритмами. И то, что человека  сегодня сводят к алгоритмике по сути и есть стирание личности. Для неё не оставляют пространства, ибо личность не вмещается в алгоритмы. А что не может жить, умирает, исчезает, перестаёт быть.

Точно так же личность исчезает из всех социальных процессов, превращая жизненное пространство человека в прокрустово ложе со всеми вытекающими последствиями. В этом ужас нашего времени - человек изгоняется из жизни в банальную механику самых примитивных процессов. Алгоритмизация стремится стать абсолютной, тотальной, полной. Без возможности её игнорирования и преодоления, без права быть вне её предписаний. Личность в таком случае всегда - преступник, ибо она по природе превосходит любую алгоритмику.

Чем грозит стирание личности? Невозможностью придти ко Христу. Ветхий и новый человек - это про алгоритмику, которую надо выбрать, как выбирают рельсы, по которым пойдёт поезд - личное Я. Правильная алгоритмика - во Христе, это путь, дорога в подлинное бытие, без которого личного бытия нет. Отсюда видно, что тотальная алгоритмизация человека - это отлучение от Христа, т.к. человека запирают в структурах самостного, т.е. ветхого уровня, и даже их фрагментируют, обрезают, сужая пространство жизни индивида и разрушая его целостность.

Чего не понимают современные люди? Того, что человека нет, он постоянно становится. Человек - это поток, и в зависимости от того куда и как он течёт, тем он и становится. Алгоритмизация - это поток в обесчеловечивание, и тот, кто направил поток в это русло, прекрасно понимает, что делат, и готовится. В отличие от большинства, к которому это применяют. Люди по прежнему спорят о каких-то мало важных вещах, требуют каких-то прав и свобод, совершенно не замечая, что поток человечности  уже предельно истончился и скоро автоматически станет течь в бесчеловечную античеловечность - природа вещей такова.

* * *

Три бытийных состояния человека: текст, песня, антипесня. Антипесня убивает, как песня животворит.

Каждый человек может быть тем, другим и третьим. Текстом он становится трудами других (рождается текстом), всё — текст и все — текст. Песней он становится в Боге и с Богом. А антипесней — когда сражается против песни другого.

Христос — Песня, Антихрист — Антипесня.

* * *

Истина обращается не ко всем, а к каждому. Она говорит с личностью, а не с толпой. То, что обращается ко всем — всегда не истина, а лишь производное от неё (философия, идеология...). Личное обращение Истины к человеку в ответ на его вопрошание — это поэзия, а если философия, то не рациональная, а вдохновенная — поэзия философии (Ницше, Хайдеггер, Гераклит, Сковорода, Соловьёв, Паскаль, Сократ...)
Что должен сделать человек, чтобы принять весть? Замолчать, вопрошая. Откуда берётся вопрошание? Из реальной жизненной ситуации, из актуализированной в опыте потребности познания.
Истина — это Христос, потому святые — самые любимые Её собеседники.

* * *

Что такое дух? То, что превратило обезьяну в человека — вечность. Чело-век — чело, способное входить в вечность.
Человек становится человеком только в контексте вечности.

* * *

По большому счёту все люди — благословение, проклятьем они становятся по своему выбору, когда смотрят на другого как на предмет пользования. Мы ищем удобных людей, но их нам и даёт Бог. Только Бог думает о том, как нам удобнее стать святыми, т.е. послужить благу ближнего, а мы думаем о том, как удобнее прожить в смысле комфорта, в смысле потребления благ, а вовсе не созидания себя как благословения для другого.
Один из базовых моментов здоровой и счастливой личности — стремление быть благословением для Другого (не судом и наказанием — этого многим хочется, а именно радостью, счастьем, подарком судьбы, благословением). Ради этого стоит жить и умирать, ради этого стоит преодолевать все свои несовершенства и становиться лучше себя самого.

* * *

Почему любящий в состоянии выносить недостатки любимого без потери чувства? Потому что любовью своей он прозревает нечто главное в нём - высшее, которое и любит. Если нет этого прозревания вглубь, в суть, нет и сил терпеть изъяны, несовершенства другого.

Все люди имеют недостатки, но не все подключены к высшим сферам. Не все и подключают другого. Любить - это подключать к небу любимого и, в то же время, подключаться самому. Нелюбящий чужд небес, даже если он всё изучил о небесах, что можно изучить.

Утопая в претензиях друг к другу, современные люди перекрывают свой кислород, и не только свой... Браки действительно создаются на небесах, на земле же возможны только договоры купли-продажи или трудовые, о совместной деятельности. Семья рушится потому, что человек перестаёт нуждаться в небе и его дарах - он забывает, теряет небо.

Небом в себе человек ищет небо в другом. И любит он небом в себе небо другого. Теряя вкус к небесному, утрачивая ключи к пониманию небесных смыслов, теряя сам вектор небесных устремлений (они названы вымыслом), человек становится плоским, пресным, неживым - не способным на любовь.

* * *

Люди всё время намереваются превратить друг друга в предметы - неживые, удобные, понятные. Люди хотят пользоваться друг другом как вещами, а не строить настоящие, глубокие отношения.

Отношения - это у тех, кто всегда готов к Встрече, кто в состоянии принять непонятного, сложного другого, не упрощая его до плоских потребительских схем.

* * *

Муж в лучшем случае намеревается превратить жену в гитару - чтобы любить её как музыку. Свободную от себя музыку он любить не умеет (его надо этому учить), а женщина это именно такая живая музыка. Она, если и инструмент, то со свободной волей. Однако она ждёт и готова послушать какую музыку задумал сыграть на ней её суженый - так она понимает с кем имеет дело. И если музыка женщине понравится, она может согласиться стать гитарой. И напрасно - либо муза, либо гитара. Хотя... Женщина, вероятно, умеет быть и тем, и другим одновременно, вопрос лишь в том, кто в ней доминирует.

Французское «Ищите женщину!» - про музу или про гитару? И та, и другая необходима мужчине - значит и про ту, и про другую, но больше - про музу (что-то вроде: «Ищи кому выгодно!», или - какой, чьей музыке это соответствует). Инструмент - не автор, но от него тоже зависит качество музыки. Автор - Бог (божественное в нас), а муза что-то вроде Его пророка.

* * *

Человек — это поэзия, но он представлен двумя полами как мужчина и женщина. Чтобы быть женщиной нужно совсем не то, что нужно, чтобы быть мужчиной. Если мужчине дать то, что делает женщину женщиной, он перестанет быть мужчиной. А что в женщине главное? Поэзия! Именно в этом смысле женщины — прекрасный пол.

Женщина и есть поэзия, священный жизненный избыток. Она варит борщ как пишет стихи. Так она делает всё, если только она — женщина, если у неё есть возможность быть женщиной. Мужчина при женщине, как Иосиф при Деве Марии — хранитель. И ему для поэзии нужна женщина. Или, скажем, гитара — как эрзац-женщина. Гитара — это упрощённая женщина. В гитаре нет свободы воли (которая, естественно, всё усложняет) — этим гитара отличается от женщины.

Учёные говорят, что мужчина воспринимает женский голос не так, как мужской. В женском голосе он улавливает, прежде всего, звук, а не смысл. Мужчины расшифровывают женский голос той частью мозга, которая обрабатывает звуки музыки. Симпатичное биологическое дополнение к выше сказанному...

* * *

А теперь посмотрим, сколько времени тратит мужчина на освоение своей эрзац-женщины и сравним его с количеством часов, потраченных на изучение способов «звукоизвлечения»2 из своей супруги. Мужчинам и в голову не приходит, что женщина — это своеобразный музыкальный инструмент, который в разных руках звучит по-разному, и если не нравится музыка, то это ещё не значит, что проблема в инструменте. Возможно, плох сам музыкант, а не инструмент.

«Ну, что опять не так?» — произносит мужчина, сыграв фальшивую ноту, и обращая свой гнев за это на инструмент (ситуация знакома всем семейным людям). При этом хорошая женщина — это ещё и «комбик» со всеми прибамбасами для качества и разнообразия звука (звукоулучшайзинг) — и не потому, что на всегда одинаковое мужское «Ну...» она всякий раз отвечает по-разному, а потому, что самому звучанию мужчины в мире придаёт свой умножающий его смыслы шарм. Женщина приумножает мужчину, через неё он видит и слышит себя иначе, чем звучит на самом деле3. Любящая женщина умеет видеть не явленное, а не только неявное. Она преображает своего любимого до неузнаваемости в его же собственных глазах, и это объективное приумножение, если любовь взаимна, если она — бытийная правда (не взаимной супружеской любви не бывает: духовная — бывает, а супружеская — нет).

Надо сказать, что и женщине следует потратить на изучение себя немало сил и времени, чтобы понять, что она такое — потому мужчина и женщина в равных обстоятельствах, только метод изучения у них различен.

Можно ли уподобить инструменту мужчину? Как человека — да, как мужчину — нет. Как мужчина он музыкант, а не инструмент. Но тут есть интересный нюанс. Женщина как женщина — инструмент в руках мужчины-музыканта, зато мужчина как человек — инструмент в руках женщины-музыканта. Кажется, сам Бог через женщину даёт мужчине Свои подсказки, потому что женщина — это сердце, и Бог — Сердце, а мужчина — разум, интеллект (об отношениях ума и сердца исихастское «Опусти ум свой в сердце и молись») . Через мужчину в мужчине женщина творит в мужчине человека, а мужчина через женщину в женщине творит женщину, которая творит в нём человека (и не только в нём).

Выходит, что при плохом мужчине женщина портится как женщина (теряет женственность — т.е. внешнюю поэтичность), но не как личность (личность, наоборот, будет расти в ней — за счёт личности будет обеспечиваться выживание и развитие), а мужчина при плохой жене будет портиться личностно (потому ушедшие от плохой жены мужчины бывают так некрасивы внутренне — т.е. внутренне непоэтичны, как ушедшие от плохого мужа женщины — внешне).

* * *

Женщина — лучшее и самое дорогое, самое достойное украшение мужчины. Украшая её, он украшает себя.

* * *

Все наряды женщины — это на самом деле наряды её мужчины: наряжаясь, она его наряжает собой.

По-настоящему мы всё делаем не для себя, а для Другого. Только извращённые понятия не дают нам увидеть себя такими как есть, и потому существует извращённое, раболепное «для других» вместо благословляющего «для Другого».

* * *

Какой женщиной мужчина себя украшает, таков он внутри. Причём сам он может не знать и не понимать себя внутреннего, его внутреннего по-настоящему понимает его женщина, потому он её и выбрал, ибо через женщину он познаёт себя. Он внешний может не соответствовать себе внутреннему, но выбор жизненной подруги характеризует его душу, как ничто другое. Женщина — олицетворение глубинных влечений своего мужчины, о которых даже он сам может не догадываться. Он знает (любит, и потому знает — не умом, любовью знает) её, а она знает его — так устроил нас Творец и, вероятно, это на Его взгляд было «хорошо весьма».

* * *

Мужчина, выбирая себе жену, выбирает свою душу (состояние его души во многом будет определяться этим выбором), а женщина, выбирая мужа, выбирает свою судьбу (судьба её во многом будет определяться душевным состоянием мужа).

Не зря в народе говорят, что мужчину рождают дважды: сначала мать, а потом жена (речь о рождении души). Женщина же помощница мужу своему, т.е. внешний уровень совместной жизни устрояется, прежде всего, его устремлениями, которые женщина может только направлять, но не диктовать, причём мотивируя мужчину больше изнутри, чем извне (внешняя сила — мужской путь).

Счастливо живут семьи, где каждый из супругов приспособлен к исполнению предопределённых полом доминант, когда супруги живут и действуют в согласном сослужении, а не борьбе друг с другом.

* * *

Мужчина — тот, кто хранит и взращивает женственность своей женщины (а не только потребляет), женщина — хранит и взращивает мужественность своего мужчины (а не только потребляет).
Мужчина, который атакует женщину, вместо того, чтобы оберегать, вырождается в антимужчину - социальную единицу антихристова мира. Он атакует себя, атакуя её.

* * *

Женственность мира, мудрость мира и человечность мира совпадают - всё это София. Что тогда мужественность? Устремление к софийному? Забота о софийном? Защита софийного?

Женственность мира принимает от Бога и хранит. Мужественность защищает пути, по которым приходит софийное, от несовершенств мира - прикрывает собой и в этом смысле покрывает. Мужественность в этом мире покрывает женственность, а в духовном, вероятно, наоборот.

* * *

Заметим, что мужественными и женственными бывают как мужчины, так и женщины, однако изначальный порядок вещей, вероятно, в том, чтобы женщины были воплощением женственности, а мужчины - мужественности. Без выполнения первого условия невыполнимо второе, без выполнения второго - первое.

«И будут два одна плоть» - то есть единый человек. Человек - это мужчина плюс женщина, а не кто-то один. Но важно не забыть, что это о природном, а не о личностном. Личностное - это надприродное, личность по сути совершенна и самодостаточна. В каждом из нас есть природное и личное - они подчиняются разным правилам, причём природное - обусловлено, а личностное - свободно, кроме случаев добровольного отдания себя в рабство греху. Добровольного - потому что Христос всех освободил, оставаться в греховном плену можно теперь только по своей воле.

* * *

Личностное становление предполагает преодоление природы, выход в надприродное (поэтическое) пространство. А это значит в нигде, в вечность, которая пространственно нигде не находится. Вечность это как бы дополнительная реальность - реальность, которой нет, но которая может быть создана личностью. И эта виртуальная реальность - истинна, а не фантазируется. Поэзия - путь в это пространство истины, как и любовь. Христос - Путь, Истина и Жизнь.

* * *

Я вижу, как вы хмуритесь и встаете, чтобы прочесть мне длинную лекцию о том, что такое любовь и кого можно любить, а кого нельзя, и пр., и пр. Но... пока я не любил, я сам тоже отлично знал, что такое любовь. 
А.П. Чехов ''Три года"

Интересная игра смыслом. И понятно о чём. Но на деле всё с точностью до наоборот. Просто есть знание о любви до любви - и это ложное знание (Чехов об этом), есть знание о любви после любви - и это тоже ложное знание, и есть знание о любви в процессе любви - оно настоящее, но не столько понятийное, сколько поэтическое - цельное. Понятийное начинается в случае отступления хотя бы на шаг, в случае отстранения, т.к. для рациональных понятийных суждений нужна дистанция. Но и для не рационального - поэтического - созерцания нужна дистанция. И только в любви есть одновременно и дело, и созерцание - она способна соединить в себе казалось бы несоединимое. Вне созерцания не любовь, а страсть.
И кто знает, может быть настоящий смысл женственности - именно в отвлечении мужчины от страстей, вовлечение его в созерцание, хотя бы частичное - чтобы он стал собой вполне. Страсть, безусловно, тоже важна, но она есть в отношениях всегда, кроме тех случаев, когда отношений нет, а есть только их видимость. Влюблённым важно подняться на этаж выше, чтобы отдаться сначала Богу, а потом другу другу - об этом венчание.

* * *

Мужское и женское в человеке - различно и требует различных условий для реализации. Именно поэтому женщина как женщина должна ждать, чтобы её нашёл мужчина, а не действовать самостоятельно. Мужчина реализует свою природу в движении к женщине, ему надо многое преодолеть на пути, чтобы стать собой. Когда эти труды берёт на себя женщина, он как бы лишается возможности родиться. Но опять вспомним, что речь о природе, а не о личности, т.е. личностное начало в женщине может осуществлять какие-то решительные действия, но это всегда за счёт своего природного - в ущерб ему. Женщинам приходится порой ради выживания убивать женщину в себе - именно потому, что женщиной без мужчины (защитника женственности) быть невозможно, слишком травматично.

* * *

Когда смотришь на человека, нельзя не удивляться его сложности, путь его к божественной простоте божественно сложен. Вместить в себя всё в целостности и полноте, стать целым и полным, вмещая в себя множество других целостностей, стать совершенным, без недостатков в смысле без недостающих до целого фрагментов - такова задача человека, задача стать богом.

* * *

Женственное женщины существует для её мужчины, который являет (подтверждает, укрепляет и охраняет) её женственность своей мужественностью.

* * *

Мужское и женское - две различные природы человека, но они не совершенно различны, т.к. женское сотворено посредством преобразований фрагмента мужской природы (ребра - исчезнувшей грани от У). Потому в женщине нет ничего совершенно иного в сравнении с мужчиной, но много преобразованного, преображённого Богом, т.е. в некотором смысле развитого дальше (Бог творил женщину, когда мужчину уже не творил). В мужчине же всё знакомо женщине, т.к. мужское взято за точку отсчёта, за начало, с которого началось движение женского.

* * *

Женственность — великая сила, как и поэзия. Чтобы сделать человечество бессильным, надо лишить его поэзии и развратить женщину, лишив её женственности, а также развратить мужчину, лишив его потребности в женщине как воплощении женственности и потребности защищать её женственность.

* * *

Наступает мир, в котором не будет места ни поэзии, ни женственности, ни мужественности. Это и будет мир Антихриста.

* * *

Мужчина и женщина, живущие в браке, становятся как бы специализированными людьми, т.е. они перестают быть просто мужчиной и женщиной, а становятся «Для» — они обретают специализацию друг на друге, друг для друга, друг в друге. Это два человека, существующие друг для друга, потому важно не замыкаться в себе, а служить своими специализированными сущностями Целому человеку в рамках истории (в этом, может быть, и есть её смысл).

По-настоящему есть только то, что обрело своё «Для». Это и значит стать «вещью» в хорошем смысле, чтобы освободиться от вещности в себе ради вечности. Специализация «Для» — метод обретения Бытия. Бытие невозможно обрести в себе просто так, вообще — только для конкретного «Для», в процессе конкретного «Для». Может быть, именно поэтому нынешнее время ополчилось против семьи, семья — это самый доступный способ обретения бытия «Для».
«Кто говорит, что любит Бога, а ближнего ненавидит, тот лжец». «Что отдал, то твоё».

* * *

Система - самоубийство философии, суть которой в первичной интуиции, в музыке Несказанного.
Владимир Микушевич. Из книги "Креациология"

Системой является само Слово, Одно Большое Слово сразу обо всём  (Дом Бытия по Хайдеггеру) - в Нём всё со всем связано, и эти связи для нас непостижимы на уровне ума, но постижимы в Слове посредством общения с Ним, постижимы здесь и сейчас в полноте - в случае бытийной актуализации. Именно это и делает возможной поэзию.

Слово - это и система, и Личность, которая надсистемна по природе (попробуй разберись!)... В этом смысле любая система суть антихрист, когда пытается подмять под себя личность.

* * *

Личность читателя творит произведение, а вовсе не система знаков, используемая автором. И творит читатель произведение только в Слове, т.е. находясь в общении со Словом (в этом смысле слово читателя и и слово писателя - в одной колее Слова, потому их встреча и взаимное проникновение становится возможным).
Писатель вне колеи Слова — графоман, а читатель вне колеи Слова — слепой и глухой, замкнутый на себя аутист.

* * *

Мы друг другу гении, ангелы-вдохновители, а значит и демиурги. Нельзя стать самим собой (настоящим) для себя, можно только для другого. Явить себя настоящего можно только другому. И таким образом стать настоящим — перед лицом другого (ближнего или дальнего).

* * *

Если бы люди поняли, что такое поэзия, они бы стали богами: понять и приобщиться — одно. Но они хотят стать богами вне поэзии, без поэзии, и потому перестанут быть людьми, всё больше и больше уподобляясь противнику поэзии — пошлости.

* * *

Смотреть на другого человека, как на бога — это значит смотреть на него как на совершенного, т.е. высматривать в нём то, что уже совершилось, что приобщено к истине. Истиной в себе высматривать истину в другом. Это и есть во имя Его («где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них»). Совершенными мы становимся, действуя с другими как с совершенными, чтобы создавать других совершенными и в этом процессе становится совершенным («Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный»). Это бесконечный процесс.

* * *

Пошлость — это неподлинность. Плоский ум не способен вмещать объёмные смыслы, для него их наличие, присутствие — всё равно, что отсутствие. Плоский ум не способен вместить истину, которая объёмна по самой природе вещей. Проекция объёмной истины на плоский ум — это пошлость. То есть, плоскоумое человечество окажется отрезанным от всех объёмных смыслов, главными из которых являются религиозные истины и высокие понятия, такие как, например, свобода. Плоский ум не способен вместить Христа, он Его калечит, уродует и, в конечном итоге, убивает.

Пошлость — это низменное, изображающее из себя высокое. И в этом смысле время постмодерна, в котором ничто не равно себе — время торжества пошлости, а Антихрист — пошлейший из пошляков.

* * *

Пища богов  — стихи, поэзия. Нектар  — это и есть поэзия. Слова внутри полны этим божественным нектаром, который собирают поэты, словно пчёлы, для своих творений.

Чтобы прочесть стихотворение, надо впитывать в себя нектар Слова, а не считывать внешние слова. Внешнее  — лишь упаковка, слова - это всего лишь сосуды: бокалы и чаши, в которых помещается то, что следует выпить и съесть.

Поэзия — это искры, выскакивающие при трении содержаний. Она выныривает как бы незаконно, не по причине слов и содержаний — она вне их, над ними. Не из них, а как бы мимо них. Вместо них. Поэзия — случайная смысловая вспышка между словами и привычными смыслами. Она — избыток, бонус, сверхсодержание, которое нигде не содержится, но присутствует. Потому в поэзии такие необычные сплетения слов.
Да, поэзия это своего рода коса, в которую вплетены реки, текущие внутри слов и смыслов. Она поблёскивает на поверхности текстов, подобно солнечным бликам на поверхности реки. Надо ли выпить реку, чтобы, выпить блики? Как выпить блики?

Поэзия  — это танец божественного, осуществляемый на поверхности реки сознания.

* * *

Восхищение похищает человека из ряда обыденных вещей и переносит выше, на небо, без всяких усилий с его стороны. В этом смысл эстетики — только прекрасное может захватить в одно мгновение и переместить без трудов. Разумеется, чтобы удержаться на такой высоте, уже нужны личные предпосылки и усилия, но сам опыт высокого много даёт человеку — он становится тем, кто лично побывал на небесах и знает каково там.

Позже, если повезёт , он узнает каково его небесному человеку здесь.

* * *

Истину слышат истиной в себе даже ещё не ставшие истиной люди, в которых ядро захвачено истиной — к этой захваченности и следует стремиться.

Бог представлений и живой — не одно и то же. Представление у каждого своё, а Истина одна на всех. При этом истинное представление соединяет с Богом, потому что истинное представление можно иметь только в Боге («Никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего» — Ин. 6:65).

Неистинное представление — ложно, и молящийся в неистинном представлении молится идолу. Ложное представление есть идол — вместобог.

Последние люди накануне постчеловечества будут настолько невосприимчивы к высоким смыслам и содержаниям, что даже если найдутся христиане, проповедующие им Христа, та проповедь будет лишь «бисером перед свиньями» с соответствующими последствиями, описанными в Св. Писании: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7:6).

«Под именем же псов, — поясняет Свт. Иоанн Златоуст, — Он здесь разумел тех, которые живут в неисцельном нечестии, без всякой надежды исправления; а под именем свиней – всегда живущих невоздержно; все таковые, по слову Его, недостойны слушать высокое учение. То же самое и Павел выразил, сказав: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием (1 Кор. 2:14). И во многих других местах Он развращение жизни поставляет причиною того, что не приемлется совершеннейшее учение» (Беседы на Евангелие от Матфея).

* * * 

Невосприимчивость к высокому и великому - вот настоящий атеизм. Отсутствие жажды Бога и даже нежелание Его - это отсутствие жажды высокого и великого, когда себя маленького и даже себя мелкого - вполне достаточно.

* * *

Высокое ищут высоким в себе.

* * *

Поэт даёт вещам правильные имена, узнавая их от самих вещей. Люди же, корысти ради, часто творят со словами обратное — запутывают смысловую нить, а не распутывают.

Поэт говорит истину о вещах, которую наблюдает. А смотреть можно с самых разных ракурсов, потому об одном и том же можно говорить чуть ли не противоположное, но только такое противоположное, которое истинно, а не придумано.

Когда поэт говорит о двух взаимоисключаемых вещах, следует понимать, что в голове поэта обе вещи помещаются целиком и обе неложны. В этом особенность поэтического видения и слова.

* * *

У пишущего человека, у поэта, как, наверное,  и у всякого творческого человека, есть свой внутренний наставник, духовник, послушание которому первично по отношению к любому внешнему авторитету, в том числе внешнему священнику — исполнителю ритуалов. Отсюда простой вывод для пастырей, окормляющих творческих людей — надо искать контакт именно с этим внутренним наставником (песней сердца): надо понимать его,  чтобы не ломать творческую личность, а, наоборот, помогать ей. И такая встреча личностей возможна только на территории Песни. Если не в Песне, то неизбежно — в столкновении, или же это будет просто функционирование на уровне механизмов в той или иной механистической системе. Личность — надсистемна, личность — органична, а не механична, она вырастает как цветок, укоренённый в Боге.

* * *

Если мы - чётки, то Христос в нас - нить, на которую надеты бусинки.

* * *

Речь — как нить Ариадны в лабиринте обыденности. Об этом слова Цветаевой «поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь». Поэт держит в руках эту ниточку и может потянуть за неё, приобщаясь и приобщая к её сообщениям. Поэт прыгает в «воду» слов, увязанных между собой законами цельности, и, перебирая слова, как бусины на чётках, мыслит не от себя, а от речи — от Слова.
Речь поэта — беседа со Словом посредством слов.

* * *

Поэзия возможна потому, что человек причастен не только к земной механике, но и к небесной4. Причём, именно механике — это важно понимать. В нас всё — механика5, вопрос только в том земная или небесная. Недопонимание этого делает человека глупым и, главное, уязвимым для манипуляций.

Если ты в себя допускаешь фрагменты чуждых тебе механизмов, они сработают в тебе против тебя, несмотря на все твои высокие порывы. Об этом вся аскетика — о механистичности: и добродетели и пороки — звенья той или иной цепи, всё взаимосвязано и функционирует на модульной основе. В человеке работают программы, и потому нужно тщательно следить за тем, кто и что тебе предлагает в качестве «софта», хоть и не говорит об этом.

Чтобы втюхать человеку вредоносный «софт», который он примет в голову и сердце, его надо обмануть, и уж ни в коем случае не позволить догадаться о том, что втюхивается то, что будет им управлять.

А что же такое Песня в таком случае, Песня сердца? Когда оно поёт? Сердце поёт, когда Я реальное встречается с Я идеальным — они поют вдвоём.

* * *

Святому не надо ничего делать, ему достаточно просто быть в мире, чтобы удерживать мир от падения, чтобы служить его спасению. Другое дело, что святость — это всегда делание, бездействующей святость не бывает. Но её главное дело в том, чтобы быть, чтобы присутствовать.
Что-то схожее надо понимать и о поэзии. Она сама — свидетель Присутствия, знак Присутствия и дорога к Присутствию.

Святой Бога сначала даёт, а потом спрашивает о Нём. Поэт тоже даёт, но даёт Бога поэтов, а не Бога святых (хотя Бог этот один, воздействие на людей - различно). Святой даёт иначе, чем поэт.  То, что даёт поэт, можно взять только поэтом в себе.

* * *

Когда поэт говорит что-то кажущееся глупостью, стоит проверить, действительно ли это глупость. Может оказаться, что это новость, которая лишь кажется глупостью в силу непонятности и непривычности самого хода мысли. Поэт как поэт всегда говорит из другой реальности - небесной. Как и святой. Только небо святого и небо поэта - это разные этажи одного неба. Святой это Сердце в сердце и Небо в небе, а поэт это сердце в Сердце и небо в Небе. Поэт - это человек, говорящий в Боге, а святой, это Бог, говорящий в человеке (это то, о чём сказал сам Христос: «Я в Отце, как и Отец во Мне». Такова формула богочеловечности, доступной всем нам). Однако второе невозможно без первого, т.е. каждый святой - это сначала поэт, даже если не пишет стихов. Каждый мастер своего дела - поэт, независимо от рода занятий. Ремесленник отличается от ремесленника-поэта степенью мастерства.
Поэзию в себе носят так же, как и святость - есть человек, и есть поэзия, есть человек и есть святость. Их следует различать - человека и его ношу. Однако носитель напитывается тем, что несёт в себе, и чем устойчивее связь, тем более напитывается, вплоть до не различения извне. Зато изнутри различие очевидно - в поэзию, как и в святость можно войти и можно выйти из неё, перестав быть поэтом (или святым).

* * *

Сделав тот или иной благой выбор, личность должна ещё овладеть им на уровне своей сущности -  т.е. надо овладеть своей сущностью настолько, чтобы привести её в согласие с выбором. Личность и сущность могут сильно не совпадать. Скажем, личность желает родиться во Христе, чтобы обрести свою полноту, и потому делает правильный интеллектуальный выбор, однако сущностно остаётся прежней, отстаёт, не практикуя этот выбор в каждый момент жизни. Потому и мертва вера без дел, что сущность без дел не втягивается в личностно выбранную жизнь, а значит подлинно человек не живёт той жизнью, которую выбрал. 
Христа можно не предавать умом, но предавать сущностно. Антихриста можно не выбирать умом, но выбирать сущностно. Сущностный выбор и есть мой выбор. Если я не воспитал свою сущность, втягивая её в подобающее действием, значит она остаётся ветхой. И точно так же можно портить человека, втягивая его сущность в противные Христу действия, при этом обманывать её интеллектуально, называя эти действия какими-то нейтральными, а то и красивыми, хорошими словами. По этому принципу построены современные технологии расчеловечивания, созидающие антихриста в нас. Они работают на социальном уровне и воздействуют на нас через социальное в нас.

* * *

Социальный антихрист - это абсолютная власть низменного.

* * *

Низменная трактовка высокого - это не только пошлость, но и ложь.

* * *

Поэт любит личностно Бога, а святой и сущностно. Поэт всецело отдан божественному, которое доступно человеку-поэту, но этого мало для обретения полноты бытия. Философ-поэт понимает лучше то, что видит, что наблюдает, что с ним происходит. Его понимание, как и сердечное понимание поэта носит сущностный характер - это прикосновение к сущности Бога своей личностью. Но без преображения сущности (уподобления), без сущностного, а не только личностного приобщения поэт не может быть тем, кем хочет быть. Именно поэтому философ  - это образ жизни, а не только мышления, хотя мышление всецело зависит от образа жизни и лично переживаемого опыта. Так же и восприятие поэта всецело зависит от качества его чувствующей души, от возможности входить в высокие состояния чисто, без остатка. Опыт личной встречи с Богом роднит настоящего поэта (чувствующего) и философа (мыслящего). Без такой встречи никто из них невозможен. Святой - это не только чувствующий и мыслящий, но ещё и действующий, уподобившийся в действии Богу - на уровне поступков. Однако и поэт действует - словом, и философ - мыслью, т.к. их действие так же действенно благодаря приобщению к Богу чувством и мыслью.

* * *

Убить человека — это вынуть из него поэзию, и тогда он выпадет из Поэзии, тогда человек-песня, человек-поэзия превратится в антипоэзию, антипесню (сначала в смысле «вместо», и почти сразу после этого в смысле «против»). Вынуть из человека поэзию — это вынуть сердце, и тогда человек выпадет из Сердца. Человек, из которого вынули сердце, уже не человек, а биологический автомат, робот, а роботу нужны инструкции, а не поэзия.

Если православие начнёт вырождаться, из него начнёт исчезать именно поэзия, а инструкции останутся, но без поэзии и вне Поэзии они не имеют силы.

* * *

Видя человека, лишённого обстоятельствами жизни поэтического флёра, своему видению лучше не верить. Грех Хама в этом и состоял — он не прикрыл поэтическим чувствованием своё видение наготы другого. Это важно понять — поэтическая дымка присуща вещам этого мира, но не самому миру. Поэзия легко исчезнет из бытийного пространства человека, если он не обеспокоится её охранением. Не надо радоваться, видя «наготу» брата, надо мысленно укутать его в поэтическое полотно, спрятать от недобрых глаз.

Недобрый взгляд — это как раз сдирающий поэзию с другого, не трудящийся над тем, чтобы поэзия стала доминирующей силой жизни.

Бог учит нас смотреть на мир поэтически — т.е. любовью. И по-настоящему вещи, человека, Бога видят только такие — глядящие глазами поэзии люди.

* * *

У любви есть, как минимум, два измерения: человеческое (ему присуща скучная внешняя «бюрократия» любви — кто кому что должен), и другое, неотмирное — измерение Присутсвия Бога. Любящий видит не то, чего нет (если он не помешанный), а то, что может быть — потенциал. Потенциально мы все — боги, любящий видит этот потенциал другого. Но его ведь надо ещё воплотить, реализовать — в этом смысл любви. Мы помогаем друг другу родиться в Боге и стать богами. А кто остаётся на уровне потребительском и хочет другого пользовать как вещь и только, тот убивает любовь, потому что невозможно оставаться в Боге, не служа Богу — в другом Богу и в себе (это один Бог). Любовь умирает, потому что люди выпали из Божественного измерения.

* * *

Зависть - это внешнее чувство, т.е. нахождение ВНЕ. Нужна какая-то подлинная реальность, потому что счастье это пребывание в своей подлинности. Неважно в какую из подлинных реальностей человек входит, главное чтобы вошёл и пребывал в ней - чтобы быть подлинным хотя бы одной из своих граней. Человеку важно состояться, состоявшиеся не завидуют.

* * *

Поэзия — тайна, она иногда молчит словами. Я люблю слушать и её молчание — утешение. Всегда — утешение.
Она порой просто присутствует — как свет в душе, как радость, как Песня сердца, которая таится.

* * *

Самость противоположна поэзии. Чтобы была поэзия, необходимое условие — отвержение самости. Как у юродивых. Поэты и есть немного юроды.
Духовное может быть и светлое, и тёмное, но тёмное опирается на самость в человеке. Юродивый — тот кто отверг самость. И поэт — тоже...

* * *

Убившие поэта в себе непременно стараются убить его в другом. То ли из ненависти, то ли из зависти — другой не имеет права носить в себе то, чего у них нет.

* * *

Если встанет выбор: спасать себя ценой утраты поэзии в себе или, наоборот, спасать поэзию в себе ценой собственной гибели — что правильнее выбрать? Что лучше?

Ответ не так прост. На самом деле я — это и есть поэзия, всё остальное во мне — биоробот, набор инструментов и социальная машина. Изъятие поэтического из человека — это разновидность казни.

* * *

Люди функционируют на модульной основе, т.е. оперируя набором поведенческих патернов, и вот что важно: при встрече с небесным разные наборы модулей реагируют по-разному. Те, в ком доминирует самостное начало, нападают на небесное, и случается то, из-за чего сказано «Не мечите бисер перед свиньями» (Мтф. 7:6). Самостный, т.е. ветхий человек может и сам не понимать, что нападает на небо — у него просто нет другого набора функций, дающих свободу от ветхого. Потому и осуждение — греховно, душевный, только душевный (внедуховный) человек не понимает духовного закона, не понимает своей собственной модульности и ограниченности, как и модульности другого,  не понимает своей несвободы, а потому приписывает личности то, что есть лишь свойство природы.

Это очень удобно для манипуляторов: достаточно вбросить душевного человека в избранный набор патернов (поток), и он поплывёт по заданному курсу, не имея возможности сопротивляться.

* * *

Если мне скажут «дай своё определение поэзии», я его не дам — у меня нет его. Но я пойду искать его в своих текстах. Определения приходят к поэту в ходе говорения («поэта далеко заводит речь» — Цветаева), они не от человека, а от Слова. Их можно записать или запомнить — и только. Поэт знает актуализированное здесь и сейчас — знает, наблюдает, а не помнит. Потому если о поэзии спросит настоящий вопрошающий, тот, кому жизненно необходим ответ на этот вопрос, поэт услышит в себе ответ на него и даст определение, но не определение вообще, как в учебниках, а определение в частности — для данного момента, и оно может быть не таким, как прежде, другим (более или менее глубоким, объёмным — зависит от нужд вопрошающего).

Подобный принцип срабатывает и у юродивых, когда они с одними ведут себя как нормальные люди, а с другими, как ненормальные (всё зависит от вопрошающего — юродивый отвечает сущностно, а не личностно, отвечает сущности собеседника тем же «словом», которым тот обратился к нему). Юродивый с богом в человеке говорит богом в себе, а в ком не находит бога, с тем вынуждено вступает в отношения на территории человеческого, которое у него сломано и выброшено как помеха богу в нём.

* * *

Притча, как и сказка — это поэзия жизни. Притча повествует иносказательно о поэтическом, сокрытом в вещах мира, а поэтическое — это суть единое мира.

* * *

Поэзия — это точность, это слова в своём истинном порядке по истинному поводу, выстроившиеся сами. В этом смысле верно пастернаковское «и чем случайней, тем вернее». Случайнее — в смысле независимо от меня, от моих корыстно-тщеславных хотелок, при этом слова совсем не случайные. Это я своим неистинным запросом могу их сделать случайными — неполными, а если же не мешать словам, они сами встанут как надо. Слова — это солдаты Слова, если им не мешать своей корыстью, они никогда не солгут.

Поэзия — это вовсе не гадание на кофейной гуще слов, она — беседа со Словом. Гадают те, кто не умеет говорить, кто научился только болтать.

* * *

Врут люди, а не слова. Люди врут словами, делами.., небесами... Слова — дети истины, они правдивы. Всё, что оказывается в руках у людей, начинает в их руках врать, если люди убегают от истины (о себе, о мире, о Боге) вместо того, чтобы искать истину. Люди врут себе и другим про истину, лишь бы разойтись с ней и не встречаться как можно дольше, а то и вовсе никогда.

Страшный Суд потому страшен, что мы непосредственно встретимся с Тем, Кто взывать будет* к нам истиной и в истине, без искажений — Он позовёт по настоящему имени. Смогу ли я отозваться адекватно или привнесу с собой кучу разного, ненужного, лишнего хлама, налипшего на меня в процессе неверного взаимодействия с другими? Этот хлам мешает быть не только мне самому, но и другим. Если я направлю этот хлам на Бога, я как бы воззову к Богу ложным голосом, позову искривлённого моей клеветой Бога — в том и будет моё осуждение.

Бог всегда взывает к нам в истине и истиной, но тогда это будет более явно - прямо, так, словно сейчас мы прячемся от солнца под кроной пышного дерева, а потом окажемся под его прямыми лучами, и даже ближе. По большому счёту, каждая наша встреча с другим - маленький суд, особенно с небесным другим, который, подобно Богу, общается чисто, почти без искажений.

Как я отзываюсь на чистое обращение ко мне другого? Кем являю себя в ответ на его вопрошание? Но важно понять, что явление другого никогда не бывает само по себе — другой является как ответ, он приходит, подстраиваясь под мой зов. Это особенно заметно на юродивых, которые совершенно различны с разными людьми, отражая этим именно разность самих людей. Юродивый травмируется той энергией, которая исходит от окружающих его людей — возможно потому, что не возвращает её, как обычные люди (травмируется, но не травмирует).

* * *

Имена вещей родом из райской реальности, когда Адам давал свои имена творению Бога. Отсюда можно сделать вывод, что слова - это человеческое, но райское — т.е. нездешнее.

В падении человек забыл настоящие имена (сущностные) и многое постарался забыть по своей воле, но язык хранит в себе память о райском единстве всего со всем. И сердце человеческое поёт в унисон с вещами мира на райском языке, дарованном Адаму Словом.

На свете нет ничего поэтичнее Христа, и Страшный Суд — это будет суд поэтический, судить будут нас за непоэтичность жизни, поступков и устремлений.

* * *

Истина - не дробится, она - целая. Себя дробят люди, когда «дробят истину» на множество полуправд. Истина только и собирает человека воедино.

* * *

Чтобы начать говорить, надо перестать болтать. Но как только соберёшься говорить, непременно начнёшь болтать. Говорение — это молчание.

Постчеловек будет всецело погружен в болтовню, прикован к болтовне и лишён Песни сердца (молчания).

* * *

Конец истории — предсмертие человечества. Смерть наступит, когда в человечестве погибнет поэт. И погибнет точно так же, как умерла Цветаева — потому что кончится внутреннее пространство, где можно жить поэту. Надо сказать, что смерть уже осуществляется, только процесс не дошёл до своей финальной точки. Полный конец наступит, когда с помощью технологий человек станет совершенно внешним.

Поэзия — хранительница внутренних чертогов наравне с религией, и даже больше, ибо в религии хранит его та же поэзия.

Полное овнешнение — это финальная точка процесса изгнания из рая, результат игнорирования/предательства Благой вести Христа.

* * *

Поэт — это автор мира, в котором он живёт. Настоящего мира. Он не автор миражей, он не лжеавтор — как в случае с душевнобольными. Поэт — творец подлинного мира, в котором можно жить, в отличие от привычного всем мира, лежащего во зле. Мир поэта — гораздо более реален, чем тот, который люди считают реальным.

Цветаевское «жизнь — место, где жить нельзя» про это. Чтобы жить, надо пребывать в общении с Поэзией. В Поэзии живёт подлинное и подлинные.

Как, разве не Бог — Творец мира? Бог, разумеется. И каждый человек, уподобляясь Творцу, становится творцом. Это не метафора. «Осуществление ожидаемого»7 —  про это.

* * *

Законы природы убили бы природу, если бы она их признала.
Владимир Микушевич. Из книги "Креациология"

Если это слова поэтические - правда, если же это проза, можно поспорить ( «в прозе, - говорит Владимир Борисович, слово о чём-то, а в свободном стихе слово - что-то»).
Природа отвечает на вопрос ЧТО, а личность - КТО, следовательно это слова того, кто стоит внутри в своём КТО, а не в своём ЧТО, т.е. это слова личности, принимающей природу и преодолевающей природу. Природа личности действительно такова, как описал Владимир Борисович. Отсюда можно сделать вывод, что личность - поэтична по природе.

* * *

Я не знаю что такое Бог, но я знаю кто такой Бог, и через личные отношения с Ним Он мне говорит о Себе то, что мне необходимо знать, причём говоря о Себе, он говорит мне обо мне. Это всегда двоичное знание, знание о Боге и знание о человеке не разделено. Вероятно, оно в самом Боге не разделено.
Бог говорит мне о Себе, чтобы сказать мне обо мне. Говорю не только о себе лично, но вообще о Боге и человеке.
Бог говорит и даёт  необходимое здесь и сейчас, в конкретный момент бытийной актуализации, для конкретной ситуации, конкретному человеку (своему Другому).

* * *

Самое трудное молчание — говорить глухому сердцем, когда ситуация требует говорения. Глухой хочет, чтобы ты говорил, как он — ничего не говоря8.

* * *

Когда ты весь — песня сердца, самое трудное — не петь. Песня умирает, когда не поётся, когда не течёт. Песня непрерывна, и её потерять страшно, но поющий безстрашен, и потому непоющие воюют против песни.

* * *

Подвиг пения во время молчания и молчания во время пения — высший уровень песенного искусства.

* * *

Понимать поющего можно только песней — своей песней, чтобы встретиться в песне. Потому поющих не понимают: понять — значит стать поющим.

* * *

Поющий поющего поёт. Он поёт и непоющего, как если бы тот был поющим.

* * *

Поющие всегда побеждали бы, если бы их не убивали, потому их убивают желающие доминировать.

* * *

Когда люди делают вид, что Истина недостижима или что она вообще не существует, они врут себе. Истина — не сокрыта, она доступна каждому, кто по-настоящему её возжелает. Ложь нужна людям, чтобы скрыть от себя своё нежелание Истины.
Нежелание Истины — производное множества ложных желаний, которые никуда не ведут или ведут туда, куда лучше не ходить.
Нежелание Истины — это личное или видовое упрямство? И то, и другое. Во Христе человек становится новым человеком, находящимся в постоянном общении с истиной. И это в некотором смысле иной вид человека — новый в отличие от ветхого. Всякий ветхий может стать новым, если только возжелает этого. Возжелает по-настоящему всем своим существом, а не напоказ. Истина сама приходит к тому, кто её ищет.

* * *

Знать и помнить — не одно и то же. Люди путают эти состояния сознания. Большинство считает своими знаниями то, что помнят. В этом, безусловно, есть своя правда, но есть и неправда.

Тот, кто знает — не помнит, а знает здесь и сейчас, сызнова, а не по памяти. Знать и помнить — принципиально разные формы мышления. Знание здесь и сейчас не хранится в памяти — это целое знание (интуиция — его дитя). Всякого рода прозрения — это целое знание, искрой пробившееся в поле мышления.

Бог в нас — не память, а целое знание. Люди путают свою память о Боге с знанием Бога...

Бог в нас — это цветок в нас, песня в нас, полнота и целостность, которые не от нас, не в нашей памяти, а  в Присутствии.

«Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди» (Мтф. 18:20) — об этом, о Присутствии.

* * *

Истина непобедима в принципе, но в нас она победима, когда мы сами побеждаемся не истиной, а какой-то фигнёй — против истины. Фигня всегда против истины, ибо занимает её место. Фигня и истина несовместимы, потому всякая фигня есть антихрист в смысле вместохристос, но всё, что «вместо» рано или поздно превращается в «против».
Всякая ложь потому восстаёт на правду, что занимает в мире место правды, т. к. Бог сотворил мир прекрасным: злу и лжи нет места в сотворённом Богом мире, но они нашли место для себя в нас — тем и сильны.
Зло творит себя в нас посредством создания себе жизненного пространства в нас по тому же принципу, по которому поэзия творит в нас пространство для Бога.

* * *

Песня - сама движется, ей нужно только внутреннее пространство, в котором она движется. «Где двое или трое во имя Моё, там Я посреди них» - о том же пространстве. Только во внутреннем пространстве Песни можно быть единым с другим во имя Христово. Христос и есть Песня мира.
Песню не надо двигать, надо просто быть в таком состоянии, чтобы «вещество» Песни могло пребывать внутри без помех со стороны моего «вещества», т.е. нужно некое песнеподобие внутреннего пространства или вообще наличие внутреннего пространства как такового (оно, вероятно, песнеподобно).
Песня там, где в ней нуждаются, где её ждут, чтобы быть. Песня - воздух поэтов, пища живых сердцем людей. Песня животворит все вещи мира, без неё всё - пустота, тщета и пошлость. Картонный мир картонных людей, наполненный картонными смыслами и целями - это ад мира. Мир без Песни и есть ад.

* * *

Нехватка  «длинной» памяти — не катастрофа, для бытия здесь и сейчас, для бытия в вечности нужна «короткая», а не «длинная» память. И хранит человека вовсе не растянутая во времени память, а та самая полнота мгновения, которая доступна человеку здесь и сейчас (кто я в каждый миг жизни?).

Суд Божий — это будет суд мгновений, каждого мгновения. Длинная жизнь разбита, как на пиксели, на мгновения вот-бытия (дазайн Хайдеггера). А был ли я вообще вот-бытием? Когда и сколько? Меня судит моё вот-бытие, оно — бог во мне, оно — Его.

Меня судит и спасает моя песня.

* * *

Бога надо бояться не потому, что сила эта сильна, а потому, что она прекрасна. Бог прекрасен, и страх перед Ним — это страх оскорбить прекрасное, а не сильное.

* * *

Человек прекрасен, когда захвачен чем-то прекрасным — большим, чем он сам, когда не принадлежит себе, ибо отдан другому. Человек прекрасен тем, что не равен сам себе, что больше себя самого. Человек не сводим к своему человеческому, потому осуждать его личность нельзя. Осуждать можно его поступок, и то, понимая свою собственную греховность. Когда мы осуждаем личность другого (а не поступок), когда приклеиваем к человеку какой-то дурной ярлык, мы грешим тем, что сводим вечную и бесконечную личность другого человечка к его пороку, к его проступку, к его ошибке.

* * *

Поэтическое созерцание — это не пассивное состояние, а предельно напряжённое, энергозатратное, и при этом  расслабленное. Напрягается глубина, расслабляется поверхностность. Ты становишься как бы прямой линией, линией горизонта - исчезаешь и одновременно предельно, всеохватно присутствуешь.
Это — Предстояние. Это — непрерывность. Это очень большие объемы энергии и информации.

* * *

Поэт в нас — это святой в нас. Почему же понятия «поэт» и «святой» не тождественны? Потому что святость предполагает не только бытие внутри, но и соответствующее внешнее взаимодействие. Поэты редко им обладают, хотя всегда жаждут, ибо знают вкус творческой молитвы и влекутся ею.

Прп. Порфирий Кавсокаливит говорит, «чтобы стать христианином, нужно иметь душу по­эта, нужно стать поэтом. “Грубых” душ Христос не желает иметь рядом с Собой. Христианин, пусть лишь тогда, когда любит, является поэтом, пребывает в по­эзии. Поэтические сердца глубоко проникаются любо­вью, закладывают ее внутрь сердца, обнимают ее и глу­боко чувствуют».

Для святости нужно не только, чтобы моё поэтическое Я жило в Боге, но и чтобы Бог обитал во мне безпрепятственно. Я в Боге делает поэтом, а не святым. Однако святым становятся, проходя стадию поэта, пусть и без написания стихов (как бы сокращённая версия поэта). Поэт вполне разворачивается в поэте, а не в святом, хотя и некоторые святые были вполне поэтами.

* * *

Песня сердца — это Христос в нас. Ещё Сократ учил слушать этот внутренний голос (не зря Сократа называют христианином до Христа). А уж нам-то, живущим после Пятидесятницы, намного проще жить, чем апостолам, ведь они были более внешним образом близки со Христом, чем мы. Наша песня — Христос в нас, и надо петь Ему навстречу, петь перед лицом ужаса и перед лицом Радости. От песни (во мне) к песне (в другом) живёт сердце, а всё остальное — сор, сквозь который надо прорасти.

* * *

«Из какого сора»6 растут не только стихи, но и люди... Растут и вырастают.

Растёт в нас Бог, и мы растём Им и в Него — из своего ветхого «сора», из «сора» обыденности и «мёртвой жизни» автоматизмов.

Постчеловек развернётся и будет расти в обратном направлении — в сор, потому и перестанет быть человеком. Человек — это тот, кто растёт «из сора» в Поэзию.

* * *

Общим местом стало представление о поэте как о несчастном человеке, словно самое невозможное из невозможного в этом мире - счастливый поэт. Но это неточная трактовка. Поэты, наоборот - самые счастливые люди. Их несчастность - кажимость, она кажется таковой для внешнего наблюдателя. Как-то в беседе с Марком Захаровым Мераб Мамардашвили хорошо сформулировал про радость после отчаянья: мол, надо «выходить в ровное веселье, которое наступает, когда отказался от призрачных надежд». Понимаете, у людей слишком много необоснованных, нафантазированных надежд, а подлинная радость приходит после пережитого отчаянья. Не до и не вместо, а после. Поэт длится в этом «после» бесконечно, ибо бесконечно преодолевает переживаемый им трагизм мира. Он страдает, но преодолевает страдание поэзией и длится в своём преодолении - т.е. в поэзии. Поэт не кажется, а реально, бытийно длится в поэзии - большее счастье невозможно.

* * *

- Где вы живёте?

- В раю.

- Где вы живёте?

- В аду.

Интересно, что оба ответа правильные - смотря о чём говорить. Это и есть человек - он двоится. И в этом счастье. Но есть в мире силы, которые хотели бы лишить человека возможности так двоиться - возможности побега в рай из посюстороннего ада. Сугубо здешний человек окажется в сугубом аду.

В здешнем аду пока ещё возможен нездешний рай. Пока...

Конец мира - крайняя закрытость, предел закрытости, которая потребует Божественного вмешательства.

В теории оно конечно нестрашно, Христос всё это уже победил. Но нам придётся всё это переживать лично, на практике, страдая от нехватки неба - что мало кто осознаёт. Это будет похоже на жизнь трёхмерного (как минимум) человека в двухмерном, а то и одномерном мире.

* * *

Постмодерн - время двоякое: с одной стороны - снятие всех шор, свобода от любых указателей. Но эта свобода осуществляется не ради освобождения, а ради порабощения. Чтобы на социальном уровне вынуть человечество из человечности, которая во многом - лишь феномен культуры. Вне приобщения к человечности человек - это только потенциальная возможность человека9. Освобождённое от всех шор человечество - это дикие и свободные лошади, которые могут побежать куда угодно? Увы, нет, новые шоры надеваются очень быстро и технологично. «Освобождённые» наши кони летят в постчеловечность.

Вынуть человечество из человечности - возможно ли? В том и дело, что да - таковы возможности природы человека (человек открыт и вверх, и вниз). Предел этому процессу положит только Сын Человеческий - вторым пришествием. И в контексте этих процессов только и можно вполне понять слова, что хула на Сына простится, а хула на Духа - нет.

Хула на Духа - это Антипесня (выбор противного Св. Духу в его присутствии). Это антилюбовь - любовь к тому, что убивает любовь.

* * *

Незаметно для себя люди теряют привычку к человечности. Во многих уже подменённая человечность - т.е. скрытая бесчеловечность, которая скоро станет явной.

Люди уверовали в суету как в Бога. И они готовы принести человека в жертву суете. Это и есть суть антихристова миропорядка.

* * *

Бескрылые люди страшнее диких зверей. В своей тотальной бескрылости они мертвее мёртвых. Их ненависть к крылатости не знает предела. Крылатость не воюет против бескрылости - она всецело увлечена крыльями, но бескрылость всегда атакует крылатость, ибо желает запретить крылья, отказать им в праве на существование. Потому и распят Христос - не мог не быть распятым. Не только Бог, но и человек распят - за крылатость, за саму возможность крылатости.

* * *

Я не верю в непоэтичного человека (он - невозможен!), но многие люди верят, и потому вокруг полно непоэтичных людей.

* * *

Цель человека — стать целым, исцелиться, обрести в себе подлинную жизнь, а нецелое — внешнее, мнимое, только земное, оно не восходит и не возводит к небесному; нецелое — внесердечное и бессердечное, неживое, кажущееся, имитирующее, поддельное, ложное. И потому убивающее: так фарисеи убили Христа.

Чтобы не убивать, надо стать целым. Процесс становления целым — неизбежно травматичен и трагичен, однако наше нецелое, находясь на пути к целому, становится условно целым, т.к. даже его устремление к целому исцеляет. Потому по-настоящему нецелое — это и не устремлённое (или же стремящееся не туда). Мы становимся тем, к чему стремимся.

* * *

Целостность возможна, прежде всего, как приобщённость — включение в сеть. Целостен не я сам, целостным делает меня то, что во мне (Тот, Кто во мне). Целостность — это опытное знание истины, суть которого — незнание, как у Сократа. Ток мышления течёт, когда ты не знаешь: умение быть незнающим, рождать мысль сызнова — это высокое умение, которое никак не связано с невежеством. Это, скорее, метод мышления, когда не ожидаешь ничего заранее, когда нет лжи предзнания — есть лишь непосредственная связь, контакт: с вещью, человеком, миром, мыслью...

* * *

Целостность - это потенциальная способность воспринимать целости: любые и в любых количествах. Целостность воспринимает всё новые целостности.

* * *

Целостность она вся и сразу приходит - пусть и не навсегда. Она либо есть, либо нет её. А всё, что постепенно, по мере опыта - это о другом.

* * *

Кто не носит в себе целое, тому ничего и никого не жаль, тот с лёгкостью разрывает целое на части. Чтобы жалеть, надо умирать с другим, терять с другим, радоваться и страдать с другим — быть целым, т.е. исцеляющим.

* * *

Для целого — всё цело. Цель - то, что делает целым.

* * *

Каждый делает, что может, а если не делает, то либо не может, не умеет, либо не желает, либо это вовсе за гранью его разумения. Потому нелепо требовать от другого: будь таким как я считаю правильным.  Если мы действительно правильны сами (праведны), то мы должны делиться с другим праведностью, а не претензиями.  А праведность - это Господь, который суть любовь. Дарите любовь другому и никогда не ошибётесь, потому что даря любовь вы увеличиваете степень целостности другого, себя самого и мира в целом.
Господь живёт в целом, и Он сам позаботится о других, если мы послужим Ему и ближнему. Целостность сама блюдёт праведность своих частей. Частям не следует следить за другими частями - достаточно слушать голос Целого.

* * *

Христос в нас лишь пока мы Его отдаём.

* * *

Человечность - это божественное в нас, а не человеческое. Это Христос в нас.

* * *

Люди становятся каждый вполне собой, когда помогают друг другу состояться, а не когда требуют друг от друга состоятельности.

Что ты делаешь другому, тем ты и становишься.

* * *

«Хула на Сына простится», - сказано в Св. Писании, а значит и хула на всякого человека как человека - простится. Но хула на Духа не простится. А это значит, что человеческое в человеке - доступно суду человеческому и простится, но хула на небесное в человеке - подсудна. Небо человека - святыня неприкосновенная. Почему хула на Небо не простится? Потому что хулить небо в другом может только тот, в ком неба нет. Небом в себе мы видим небо в другом - и благоговеем перед Небом.

Кстати, слова Цветаевой «Я поделила мир на поэта - и всех, и выбрала - поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать - поэта - от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались» о том же. Поэт - это божественное, а не человеческое. Носящий в себе Поэта - поэт, и этот Поэт - один на всех. 

И Лермонтов - о том же:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Хула на Сына простится, а хула на Духа - нет. Эти слова и о времени постмодерна, когда люди, имеющие возможность это осуществить,  посягают на внутренний мир человека, который животворится Духом. Это посягание на человеческое небо - преступление, которое не простится авторам и исполнителям проекта расчеловечивания человека. Атака на внутреннее небо человечества разрушит мир, и потому приход Спасителя будет необходим - Он придёт, чтобы завершить свой акт спасения человека.

* * *

По отношению к себе самому эти правила так же работают. Человека в себе похулить можно, но бога в себе хулить нельзя - того бога, за которого приговорили Сократа. Если слышишь Его голос, игнорировать его недопустимо. Потому поэт всегда защищает поэта и поэзию, а не себя. Поэта и в себе, и в другом.

...лишь золой судьбы
крыл не замарай!
(«Золото моё — на руках зола... »)

* * *

Человека защищать не надо
Перед Богом, Бога — от него.
Человек заслуживает ада.
Но и сада
Семиверстного — для одного...
(Марина Цветаева)

* * *

Я счастлива жить образцово и просто:

Как солнце – как маятник – как календарь.

Быть светской пустынницей стройного роста,

Премудрой – как всякая Божия тварь.

Знать: Дух – мой сподвижник, и Дух – мой вожатый!

Входить без доклада, как луч и как взгляд.

Жить так, как пишу: образцово и сжато, –

Как Бог повелел и друзья не велят.

(Марина Цветаева)

Разнебеснивание человека, выкорчевывание человека из неба и неба из человека- технология его разрушения (расчеловечивание). Разнебеснивание отношений - технология разрушения отношений. Разнебеснивание веры - технология разрушения веры.

* * *

Поэтичность как критерий истинности - это кажется преувеличением. Однако, если речь о богословии или философии, такой подход не только приемлем, но и необходим. Если теория (взгляд на проблему) не поэтична, тем более антипоэтична - она неверна. Творец этого мира - Поэт, и потому истина - поэтична.

Если человек желает и предлагает осуществить нечто антипоэтичное, он заблуждается, предлагаемый им путь - ложен.

Антихрист будет совершенно антипоэтичен, его суть - антипоэзия.

---

*Что-то вроде теста Роршаха (проективный тест чернильных пятен).
1 Поэзия и истина — одно;

2 Единственно правильный способ супружеского «звукоизвлечения» — любовь;

3 Тут ещё следует задаться вопросом, что такое «на самом деле»: как мужчина звучит сам, без женщины, или как он звучит с женщиной. Сам по себе мужчина, конечно, звучит хуже, но именно потому, что равен себе он только тогда, когда в паре;

4 «Без Меня не можете делать ничего», «Бремя Моё легко»;

5  Это ещё важно верно понять (идущее от Декарта неверное понимание механистичности устроения животных — пример как не надо понимать механистичность человека). Короткая схема такова: какого духа помыслы мной руководят, таков я и буду. То есть, я тот, кто не сам по себе совершает поступки, а тот, кто всегда ведом тем или иным духом. Именно это подтверждают последние научные открытия в нейробиологии, на основе которых возник вопрос «кто кому принадлежит: мозг мне или я мозгу?» (чтобы дать на него верный ответ, надо вспомнить о Боге и посмотреть в сторону православной антропологии);

6  Цитата из стихотворения Ахматовой «Творчество»:

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

7 «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1);

8  Отсюда тема бисера перед свиньями.;

9 Потому и вера без дел мертва.

Дневники 3, 7, 9 февраля, 15 марта, 25 сентября, 22, 27-28 октября, 13 ноября 2017; 28 февраля, 18 марта, 24, 28 апреля; 11 мая; 10, 12 июля, 27 августа; 5 сентября; 4 — 29 октября 2018; 22, 23 января; 24-25 января, 1 февраля, 13 марта, 23-24 марта, 18 апреля; 13, 23 июля; 8,15 — 18 — 21— 24 — 31 августа; 6 — 8 — 10 — 11 — 27 — 29 сентября; 14 — 15 — 19 октября: 5, 29, 31 декабря 2019 ; 6 января; 9, 12, 18 февраля, 9, 23, 28 марта, 7 апреля; 18, 19 июня, 21, 23 июля, 2 августа; 20, 26 сентября, 15, 28, 30, 31 октября, 3, 10, 18 ноября 2020; 19 января, 4; 23, 25 февраля, 11, 16, 20 марта, 15, 20, 21. 22 мая; 21 июня, 30 июля, 10 октября 2021; 2 января, 22 мая, 18 июня 2022.