Цветаева требовала от людей Бога

Цветаева требовала от людей Бога. Бессознательно, конечно. Она просто обращалась к Богу в них,  ничто иное её по-настоящему не интересовало, не звало. Она словно принуждала каждого явить ей лик, а не лицо. Иначе строить отношения она не умела. Как юродивый может говорить с другими только на территории Бога, а не на человеческой земле, так и Цветаевой (насквозь поэту) всегда был нужен только Бог, (поэту — Поэт), но Бог явленный человеком, Бог в человеке (потому что бог/поэт сокрыт в каждом человеке). И этот-то её запрос не был удовлетворён - запрос о Боге. Понимала ли она это? Знала ли она сама об этом? Ответить можно её собственными словами, сказанными по иному поводу: «я этого ещё — нет, знала! - упорно не хотела знать»*. Сказано вместо «ещё не знала» - такова правда поэта.

В этом требовании Бога от других - трагедия: нельзя ТАК требовать. Неудача гарантирована (отсюда - цветаевские «неплодные смоковницы»). Но нельзя не вообще, а за пределами поэзии. На территории бытового пространства нельзя, а в поэтическом измерении - можно**. Здесь, пожалуй, нагляднее всего видна разница между поэтом и святым: святой Бога сначала даёт, а потом спрашивает о Нём. Поэт тоже даёт, но даёт Бога поэтов, а не Бога святых (хотя Бог этот один, воздействие на людей - различно). Святой даёт иначе, чем поэт.  То, что даёт поэт, можно взять только поэтом в себе.

---

* Цветаева. «История одного посвящения»

** Цветаева постоянно жила в этом измерении.
«Поколение - по колено» - об этом, о «неплодных смоковницах».

* * *

Фрагмент из «Истории одного посвящения»:

Я — страница твоему перу,
Вес приму: я — белая страница.
Я — хранитель твоему добру:
Возвращу и возвращу сторицей.
Я деревня, черная земля.
Ты мне луч и дождевая влага.
Ты — Господь и Господин, а я —
Чернозем — и белая бумага.

Сознавала ли я тогда, в 18-м году, что, уподобляя себя самому смиренному (чернозем и белая бумага), я называла — самое великое: недра (чернозем) и все возможности белого листа? Что я, в полной бесхитростности любящей, уподобляла себя просто — всему? Сознавала ли я и — сознавал ли он?

1918 год—1931 год. Одна поправка: так говорить должно только к Богу. Ведь это же молитва! Людям не молятся. 13 лет назад я этого еще — нет, знала! — упорно не хотела знать. И — раз навсегда — все мои такие стихи, всё вообще такие стихи обращены к Богу. (Недаром я — вовсе не из посмертной женской гордости, а из какой-то последней чистоты совести — никогда не проставляла посвящений.) — Поверх голов — к Богу! По крайней мере — к ангелам. Хотя бы по одному тому, что ни одно из этих лиц их не приняло, — не присвоило, к себе не отнесло, в получке не расписалось.

Так: все мои стихи — к Богу если не обращены, то: возвращены.

В конце концов — допишешься до Бога! Бог (тот свет) — наш опыт с этим. Всё отшвыривает.