Форма - это то, что отрезает от хоры

Форма  - это то, что ограничивает нас, отрезает от хоры, от небытия.

---------

Кристева заимствует понятие хоры у Платона, который в диалоге Тимей вводит его для обозначения «материнского пространства», в котором еще отсутствует именование, закон и сам индивид. Платон говорит о хоре как о том, что «дарует обитель всему рождающемуся», но сама она является незаконнорожденным местом, местом, отрицающем топологию, различение и отцовский закон. То есть хора является тем местом, где еще не стояла нога Другого. В обыденном смысле, в греческом языке «хора» означала неосвоенную территорию за пределами полиса, буквально, вне-социальное, не имеющее ни имени, ни статуса жизненное пространство. Вместе с тем, экономический потенциал полиса определялся именно заделом хоры, она представляла собой основной аграрный ресурс, который Кристева принимает в расчет, когда говорит о хоре как о «месте заботы».

«Хора – это еще не то, что представляет что-то для кого-то (т.е. это не знак) и не позиция, которая представляет нечто в отношении другой позиции (т.е. не означающее), но то, что создает повод для позиции означающего. Не модель и не копия, хора являет собой фигуративность языка, его зрительность и соотносится она лишь с вокальным или кинетическим ритмом … Хора представляет собой модальность значения, в котором лингвистический знак еще не артикулирован как отсутствующий объект и как водораздел между реальным и символическим». (Kristeva J. Le révolution du langage poétique. Paris: Seuil, 1974. P. 26).

Есть основания проводить параллель между «хорой» Кристевой и «Вещью» Ж.Лакана, поскольку именно в это время – в семинаре 1976/77 L'insu que sait de l' une-bévue s 'aile a mourre – он ссылается на работы Кристевой. Лакан описывает das Ding как не подпадающую под действие символизации или картографирования, находящююся на горизонте самого субъекта и являющуюся ему как нечто атопическое, потустороннее, но, вместе с тем, всегда присутствующую незримо и возвращающуюся на прежнее место. Именно близость к «Вещи» и подвигает субъекта на символизацию своего бытия, запускает работу означающего.

Интернет-ресурсы:

Словарь Группы Лакановского Психоанализа

Библиотека Группы Лакановского Психоанализа

Семинар Ж.Лакана 1976/77 «L'insu que sait de l' une-bévue s 'aile a mourre» 

Дмитрий Ольшанский

Энциклопедия Кругосвет

* * *

ХОРА

1) Понятие философии постмодернизма, фиксирующее в своем содержании феномен самодвижения семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными версификациями своего направления и форм. Данное понятие было введено в философский оборот Платоном для обозначения перманентного круговорота бытия в себе самом: «вечно движущееся, возникающее в некоем месте и вновь из него возникающее» — вне выхода за собственные пределы («Тимей»). В контексте постмодернистской концепции текста понятие X. обретает новую трактовку: парадигмальный отказ постмодернизма от идеи референции влечет за собой интерпретацию бытия текста как бытия сугубо семиотического, т.е. как движения исключительно в сфере означающего (signans) — вне какой бы то ни было отсылки к означаемому (signatum). Постмодернистская презумпция «пустого знака» и отказ от фигуры трансцендентального означаемого моделируют любые текстовые трансформации как движение в сфере означивания. Контекстные значения, возникающие в своей множественности в процессе смысловой динамики текста, есть движение внутри текста, в принципе не выводящее за его пределы: «в бесконечности означающего предполагается ... игра, порождение означающего в поле Текста» (Р.Барт). Таким образом, в содержании концепта «X.» фиксируется характерная для постмодернизма интенция усматривать в языковых (и в целом семиотических) процедурах не проявление целеполагающих действий субъекта, но феномены самодвижения текста. Процессуальность смыслопорождения мыслится постмодернизмом как феномен самодвижения текста, автохтонный и имманентный «разговор самого языка» с самим собой. Последний обладает несомненным креативным потенциалом или, по выражению Кристевой, «безличной продуктивностью», за которой признается самодостаточный характер и имманентная способность порождать семантические вариации означивания — независимо от субъекта письма и чтения. — Кристева вводит понятие «письма-чтения» как условия возникновения структуры, которая не «наличествует, но вырабатывается»: внутри текста осуществляется автохтонная «текстуальная интер-акция», выступающая в качестве механизма, посредством которого «текст прочитывает историю и вписывается в нее». Соответственно, применительно к анализу человеческой субъективности постмодернизм смещает акценты в сторону признания значимости сферы signans (в сравнении с традиционно доминировавшим в классической культуре signatum) — вплоть до постулирования примата «судьбоносного означающего» над означаемым у Лакана. В этом контексте презумпция тотальной семиотичности бытия фиксируется Кристевой посредством понятия «X.»: «если наше заимствование термина «хора» связано с Платоном.., то смысл, вкладываемый нами в него, касается формы процесса, который для того, чтобы стать субъектом, преодолевает им же порожденный разрыв и на его место внедряет борьбу импульсов, одновременно и побуждающих субъекта к действию, и грозящих ему опасностью». Моделируя процессуальность субъективности, Кристева использует понятие «X.» для обозначения исходной «неэкспрессивной целостности, конструируемой импульсами в некую постоянную мобильность, одновременно подвижную и регламентированную». Пытаясь прочертить взаимосвязи между «воображаемым» и «символическим» (в лакановском смысле этих терминов), Кристева постулирует в качестве источника указанных выше «импульсов» не что иное, как ‘пульсационный бином ‘либидо’. Характерны в этом контексте и попытки Кристевой материализовать X. в ‘эрогенном теле’, персонифицируемом в фигуре Матери («X. разворачивается в теле и посредством тела Матери-женщины, но — в процессе означивания»), или в теле ребенка как ориентированного на Мать, знаково объективирующую все, что является для него предметом желания. В отличие от Кристевой, Деррида делает акцент на ином семантическом оттенке понятия «X.»: прежде всего, он фиксирует такую характеристику ее пульсаторной процессуальности, как неподчиненность стационарному ритму (по его мнению, у Платона концепт «X.» вводится именно как альтернатива демокритовскому концепту «ритма» как жестко заданного). Важнейшим параметром X. выступает, по оценке Деррида, имманентная ее способность версифицировать эволюционные перспективы движущейся предметности, задавая своего рода точки ветвления возможной траектории процесса (ср. аналогичные «сеть» и «ветвящиеся расширения» ризомы  — у Делеза и Гваттари, «решетка» и «перекрестки бесконечности» у Фуко, смысловые перекрестки «выбора» у Р.Барта, «лабиринт» у Эко и Делеза, ‘перекресток’, ‘хиазм’ и ‘развилка’ у Деррида, и т.п.). Как пишет Деррида, «все проходит через... хиазм... — ...род вилки, развилки (это серия перекресток, carrefour от лат. quadrifurcum — двойная развилка, qrille — решетка, claie — плетенка, clé — ключ)’. Важнейшим источником переосмысления понятия ‘X.’ в данном ключе выступает для постмодернизма трактовка Х.Л.Борхесом пространства событийности как «сада расходящихся тропок». — В контексте художественного сюжета Борхес фактически моделирует механизм разворачивания событийности, который в современном естествознании осмыслен как бифуркационный: «скажем, Фан владеет тайной; к нему стучится неизвестный; Фан решает его убить. Есть, видимо, несколько вероятных исходов: Фан может убить незваного гостя; гость может убить Фана; оба могут уцелеть; оба могут погибнуть, и так далее. Так вот, в книге Цюй Пэна реализуются все эти исходы, и каждый из них дает начало новым развилкам». — Последовательное нанизывание бифуркационных ситуаций, каждая из которых разрешается принципиально случайным образом, задает сугубо вероятностный мир с принципиально непредсказуемыми вариантами будущего (в синергетике подобный феномен получает название «каскада бифуркаций»): «в большинстве... времен мы не существуем; в каких-то существуете вы, а я — нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них. когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом — вы, проходя по саду, нашли меня мертвым... Вечно разветвляясь, время идет к неисчислимым вариантам будущего». Классическая мифология, нелинейный характер которой широко обсуждается в современной литературе (Ж.-П.Вернан, Голосовкер. В.Я.Пропп и др.), также обращает на себя пристальное внимание философии постмодернизма. В свете этого Деррида обращается в этом контексте к идее Ж.-П.Вернана о том, что «миф вводит в игру логическую форму, которую, по контрасту с непротиворечивой логикой философов, можно назвать логикой двойственности, двусмысленности, полярности», — и в этом отношении «структурная модель логики, которая не была бы бинарной логикой ‘да’ и ‘нет’, отличающейся от логики логоса», с очевидностью выступает для современной культуры в качестве «недостающего инструмента». Именно в этом контексте Деррида переосмысливает понятие «X.»: как он пишет, «речь о хоре в том виде, в каком она представляется, обращается не к логосу, природному или легитимному, но к некому гибридному, незаконнорожденному и даже развращенному рассуждению (logismo nolho)». Собственно, по оценке Деррида, уже «то, что Платон в ‘Тимее’ обозначает именем ‘хора’, ...бросает вызов той ‘непротиворечивой логике философов’, о которой говорит Вернан, — ‘бинарной логике ‘да’ и ‘нет’. — В противоположность последней Деррида конституирует ‘паралогику’, ‘металогику’ или логику ‘сверх-колебания’, которая не только основана на ‘полярности’, но даже ‘превышает полярность’. Движение внутри этой логики ‘сверх-колебания’ не подчинено линейным закономерностям и в силу этого возможные его перспективы не подлежат прогнозу, который в современном естествознании обозначается как прогноз ‘от наличного’: по словам Деррида, ‘в плане становления... мы не можем претендовать на прочный и устойчивый логос’, а то, что в рамках классической терминологии имен оставалось логосом, носит принципиально игровой характер (‘скрывает игру’). Деррида предлагает интерпретацию X. как феномена снятия ‘колебательных операций бинаризма’, и именно такой внебинарный logismo nolho и фундирует собою постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинарных оппозиций (см. Бинаризм). (см. также Означивание, Пустой знак, ‘Смерть Автора’, Трансцендентальное означаемое.)

История Философии: Энциклопедия. — Минск: Книжный Дом. А. А. Грицанов, Т. Г. Румянцева, М. А. Можейко. 2002.

2) Хора — (от греч. χώρα — место, область, земля) — территория, использовавшаяся гражданами античного полиса для занятия сельским хозяйством. Являлась структурной частью большинства античных полисов. Хора античного полиса представляла собой местность вблизи античного поселения, равномерно распределенную на наделы — «клеры» размером, как правило, в пределах 4-5 гектаров. Площадь хоры зависела от размера полиса, но у многих полисов её радиус не превышал 5-6 километров. Археологически хора прослеживается благодаря межеванию, видимому по сегодняшний день на поверхности благодаря остаткам каменных стен, ограждавших участки. Иногда хора была частью оборонительной системы полиса, как в Херсонесе Таврическом[2].

* * *

Χώρα  ¹ 

В диалоге "Тимей", в "правдивом сказании" об устроении космоса, наряду с бытием и возникновением, появляется "третий род" - χώρα . В греческом χώρα  - "страна, земля, место". Читая "Тимей", понимаешь условность любого перевода этого слова на другие языки. Хора здесь - имя собственное, "неологизм" Платона, образованный им от существительного χώρα .

Однако очевидна пространственность Хоры. Деррида употребляет французскую транскрипцию греческого слова, заключая в скобки (не навязывая читателю) свой перевод: местонахождение, промежуток, воображаемое место 2.  В переводе "Тимея", сделанном Аверинцевым, Хора означает "пространство". Произнося слово "пространство", мы неизбежно отсрочиваем, отдаляем постижение Хоры, но одновременно становимся свидетелями дара Хоры пространству.

Хора - существительное женского рода. Платон называет ее "матерью и восприемницей", "кормилицей рождения". Такие же эпитеты греки давали и Гее. Однако Хора не принадлежит "расе женщин". Хотя она "дарует обитель всему рождающемуся, но сама воспринимается вне ощущения, посредством некоего незаконного (букв.: незаконнорожденного) умозаключения, и поверить в него почти невозможно" (52 b).

Хора не эротична. Знакомя слушателя с Хорой, Платон сначала говорит о ее материнской функции, затем ведет его туда, где собственно и происходит процесс оплодотворения и рождения (52 c). В отличие от Геи, Хора не позволяет мне увидеть свои женственные формы, я лишен возможности прикоснуться к ее телу. Никакой прелюдии. Имя-функция-лоно. Я неожиданно оказался в совершенно непонятном, загадочном месте; я попал туда не испытывая желания, случайно, как мог случайно оказаться среди участников того диалога или перелистывая "Тимей". Я чувствую неловкость, незаконность ситуации и мысли. Демокрит называл незаконно-рожденной ту мысль, что равна спонтанному естественному явлению, т.е. то, что просто пришло нам в голову Законнорожденная мысль - та, что производится в пространстве самой же мысли.

А Платон продолжает соблазнять недоступностью Хоры, возбуждает любопытство и желание увидеть то, что пока скрыто под покровом тайны, что пока незримо и бесформенно (51 а),  но мелькает в разрезе этого покрова. Он говорит, что Хора "до крайности неуловимый вид" (51 b), что она участвует в мыслимом "чрезвычайно странным путем" (букв.:  апоритическим, затруднительным; апория - "непроходимое место").

Мы узнаем ее имя из рассказа Тимея о происхождении космоса. Хора тогда разделяла в пространстве четыре стихии, являя собой как бы сито, "как это бывает при просеивании зерна и отсеивании мякины: плотное и тяжелое ложится в одном месте, рыхлое и легкое отлетает в сторону и находит для себя иное пристанище"(53а) До этой операции стихии пребывали в хаотическом состоянии, после - обрели разум и меру.

Мы так и не увидим Хору, не ощутим ее присутствия, однако это не означает ее отсутствия (так же "присутствуя отсутствует" и текущая в кровеносных сосудах богов "бессмертная кровь", ιχωρ (Ил., V, 339)). Тимей говорит, что Хора вечна и не приемлет разрушения (52 а), указывает на возможность узреть ее "как бы в грезах" "в сонном забытьи" (52 b). В этом контексте сон-как-смерть является возможностью возвращения к исходной точке, к промежутку между хаотическим смешением стихий и началом их разделения, т.е. возможностью при-поминания, воссоздания в собственной душе разделяющего механизма самой Хоры.

Эта возможность не реализуется: пробудившись, мы "оказываемся не в силах сделать разграничение и молвить истину". Вместо этого мы "утверждаем, будто всякому бытию непременно должно быть где-то, в каком-то месте и занимать какое-то пространство, а то, что не находится ни на земле, ни на небесах, будто бы и не существует" (52 b).

Две темы звучат в "Тимее" контрапунктом - космоантропогоническая и гносеологическая. Проблема познания проработана Платоном основательно, здесь нет никаких загадок. Стоит лишь обратить внимание на то, что для Платона очевидно и Тимеем поэтому не проговаривается. Это вопрос о времени познания, о длительности перехода из состояния незнания в противоположное. Душа, по Платону, бессмертна, поэтому знает всё,и для Ума, для Космоса, для идеального Государства не столь важно, когда душа конкретного человека удосужится припомнить это "всё". Учитель, взяв подходящую душу, "со знанием дела насаждает и сеет в ней речи, способные помочь и самим себе и сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя навеки бессмертным" (Федр 277 а). Семя не прорастает вдруг. Появление на свет всего живого требует определенного времени. Рожденное раньше времени незаконно - не-жизнеспособно или рождается мертвым. Искусство майевтики призвано обезопасить ищущую душу от подобного. В мифе о пещере говорится о необходимости постепенно приобщать узников к свету: сперва давать смотреть на тени, затем - на отражения в воде, а уж потом - на самые вещи.

Сократ в "Филебе" (38 е) сравнивает душу с книгой, в которой память об ощущениях и впечатлениях ("наш писец", т.е. память самого человека) записывает истинные или ложные мнения. Книга пишется и читается поледовательно. Но память пишет между или поверх уже записанного другим автором, на другом языке, расшифровать который способно припоминание. Как и в каком времени происходит расшифровка этих записей?

В разных и не связанных друг с другом традициях говорится о том, что понять что либо можно лишь "вдруг". "Вдруг" - это мгновение во времени и точка в пространстве, "топос интенсивности сознания, топос особой формы чувствительности". У Платона "вдруг" относится и к иному, и к единому, поскольку, с одной стороны, "вдруг" означает начало изменения, перехода, с другой, "вдруг" находится совершенно вне времени, между движением и покоем, не возникает и не гибнет (Парменид 156 d - 157 b).

 Парадоксальность "вдруг" - в стихе французского поэта Сен-Жон Перса: "синтаксис молнии". Молния - нечто мгновенное, едва уловимое. Синтаксис - то что изучает во времени и в пространстве организованные речь и текст. "Вдруг" - это "точка, в которой нет ни света, ни полусвета". "Вдруг" может прочитываться как текст. Мамардашвили называет текст человекопорождающей машиной, "opera operans", производящим произведением. Тексты являются артефактами, амплификаторами или усилительными приставками к нашим психическим, ментальным и другим возможностям, через которые - усиливаясь - мы оказываемся в пространстве порожденных мыслей 3.

Хора "не приемлет разрушения", и если так, у нее должно быть много имен. 

 * * *

ХОРА — понятие философии постмодернизма, фиксирующее в своем содержании феномен самодвижения семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными версификациями своего направления и форм. Данное понятие было введено в философский оборот Платоном для обозначения перманентного круговорота бытия в себе самом: "вечно движущееся, возникающее в некоем месте и вновь из него возникающее" — вне выхода за собственные пределы ("Тимей"). В контексте постмодернистской концепции текста понятие X. обретает новую трактовку: парадигмальный отказ постмодернизма от идеи референции влечет за собой интерпретацию бытия текста как бытия сугубо семиотического, т.е. как движения исключительно в сфере означающего (signans) — вне какой бы то ни было отсылки к означаемому (signatum). Постмодернистская презумпция "пустого знака"  и отказ от фигуры трансцендентального означаемого моделируют любые текстовые трансформации как движение в сфере означивания. Контекстные значения, возникающие в своей множественности в процессе смысловой динамики текста, есть движение внутри текста, в принципе не выводящее за его пределы: "в бесконечности означающего предполагается ... игра, порождение означающего в поле Текста" (Р.Барт). Таким образом, в содержании концепта "X." фиксируется характерная для постмодернизма интенция усматривать в языковых (и в целом семиотических) процедурах не проявление целеполагающих действий субъекта, но феномены самодвижения текста. Процессуальность смыслопорождения мыслится постмодернизмом как феномен самодвижения текста, автохтонный и имманентный "разговор самого языка" с самим собой. Последний обладает несомненным креативным потенциалом или, по выражению Кристевой, "безличной продуктивностью", за которой признается самодостаточный характер и имманентная способность порождать семантические вариации означивания — независимо от субъекта письма и чтения  — Кристева вводит понятие "письма-чтения" как условия возникновения структуры, которая не "наличествует, но вырабатывает­ся": внутри текста осуществляется автохтонная "текстуальная интеракция", выступающая в качестве механизма, посредством которого "текст прочитывает историю и вписывается в нее". Соответственно, применительно к анализу человеческой субъективности постмодернизм смещает акценты в сторону признания значимости сферы signans (в сравнении с традиционно доминировавшим в классической культуре signatum) — вплоть до постулирования примата "судьбоносного означающего" над означаемым у Лакана. В этом контексте презумпция тотальной семиотичности бытия фиксируется Кристевой посредством понятия "X.": "если наше заимствование термина "хора" связано с Платоном.., то смысл, вкладываемый нами в него, касается формы процесса, который для того, чтобы стать субъектом, преодолевает им же порожденный разрыв и на его место внедряет борьбу импульсов, одновременно и побуждающих субъекта к действию, и грозящих ему опасностью". Моделируя процессуальность субъективности, Кристева использует понятие "X." для обозначения исходной "неэкспрессивной целостности, конструируемой импульсами в некую постоянную мобильность, одновременно подвижную и регламентированную". Пытаясь прочертить взаимосвязи между "воображаемым" и "символическим" (в лакановском смысле этих терминов), Кристева постулирует в качестве источника указанных выше "импульсов" не что иное, как "пульсационный бином "либидо". Характерны в этом контексте и попытки Кристевой материализовать X. в "эрогенном теле", персонифицируемом в фигуре Матери ("X. разворачивается в теле и посредством тела Матери-женщины, но — в процессе означивания"), или в теле ребенка как ориентированного на Мать, знаково объективирующую все, что является для него предметом желания. В отличие от Кристевой, Деррида делает акцент на ином семантическом оттенке понятия "X.": прежде всего, он фиксирует такую характеристику ее пульсаторной процессуальности, как неподчиненность стационарному ритму (по его мнению, у Платона концепт "X." вводится именно как альтернатива демокритовскому концепту "ритма" как жестко заданного). Важнейшим параметром X. выступает, по оценке Деррида, имманентная ее способность версифицировать эволюционные перспективы движущейся предметности, задавая своего рода точки ветвления возможной траектории процесса (ср. аналогичные "сеть" и "ветвящиеся расширения" ризомы у Делеза и Гваттари, "решетка" и "перекрестки бесконечности" у Фуко, смысловые перекрестки "выбора" у Р.Барта, "лабиринт" у Эко и Делеза, "перекресток", "хиазм" и "развилка" у Деррида, и т.п.). Как пишет Деррида, "все проходит через... хиазм... — ...род вилки, развилки (это серия перекресток, carrefour от лат. quadrifurcum — двойная развилка, qrille — решетка, claie — плетенка, clé — ключ)". Важнейшим источником переосмысления понятия "X." в данном ключе выступает для постмодернизма трактовка Х.Л.Борхесом пространства событийности как "сада расходящихся тропок". — В контексте художественного сюжета Борхес фактически моделирует механизм разворачивания событийности, который в современном естествознании осмыслен как бифуркационный: "скажем, Фан владеет тайной; к нему стучится неизвестный; Фан решает его убить. Есть, видимо, несколько вероятных исходов: Фан может убить незваного гостя; гость может убить Фана; оба могут уцелеть; оба могут погибнуть, и так далее. Так вот, в книге Цюй Пэна реализуются все эти исходы, и каждый из них дает начало новым развилкам". — Последовательное нанизывание бифуркационных ситуаций, каждая из которых разрешается принципиально случайным образом, задает сугубо вероятностный мир с принципиально не­предсказуемыми вариантами будущего (в синергетике подобный феномен получает название "каскада бифуркаций"): "в большинстве... времен мы не существуем; в каких-то существуете вы, а я — нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них. когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом — вы, проходя по саду, нашли меня мертвым... Вечно разветвляясь, время идет к неисчислимым вариантам будущего". Классическая мифология, нелинейный характер которой широко обсуждается в современной литературе (Ж.-П.Вернан, Голосовкер. В.Я.Пропп и др.), также обращает на себя пристальное внимание философии постмодернизма. В свете этого Деррида обращается в этом контексте к идее Ж.-П.Вернана о том, что "миф вводит в игру логическую форму, которую, по контрасту с непротиворечивой логикой философов, можно назвать логикой двойственности, двусмысленности, полярности", — и в этом отношении "структурная модель логики, которая не была бы бинарной логикой "да" и "нет", отличающейся от логики логоса", с очевидностью выступает для современной культуры в качестве "недостающего инструмента". Именно в этом контексте Деррида переосмысливает понятие "X.": как он пишет, "речь о хоре в том виде, в каком она представляется, обращается не к логосу, природному или легитимному, но к некому гибридному, незаконнорожденному и даже развращенному рассуждению (logismo nolho)". Собственно, по оценке Деррида, уже "то, что Платон в "Тимее" обозначает именем "хора", ...бросает вызов той "непротиворечивой логике философов", о которой говорит Вернан, — "бинарной логике "да" и "нет". — В противоположность последней Деррида конституирует "паралогику", "металогику" или логику "сверхколебания", которая не только основана на "полярности", но даже "превышает полярность". Движение внутри этой логики "сверхколебания" не подчинено линейным закономерностям и в силу этого возможные его перспективы не подлежат прогнозу, который в современном естествознании обозначается как прогноз "от наличного": по словам Деррида, "в пла­не становления... мы не можем претендовать на прочный и устойчивый логос", а то, что в рамках классической терминологии имен оставалось логосом, носит принципиально игровой характер ("скрывает игру"). Деррида предлагает интерпретацию X. как феномена снятия "колебательных операций бинаризма", и именно такой внебинарный logismo nolho и фундирует собою постмодернистский стиль мышления, основанный на радикальном отказе от бинарных оппозиций.

ССЫЛКИ

1. Бокшицкий А. χώρα - топос - пространство //  Символы, образы, стереотипы: Художественный и эстетический опыт. Международные чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 9. СПб., 2000, с.193-196

2. Деррида Ж. Эссе об имени. М., 1998, с. 11.

3. Мамардашвили М. Лекции по античной философии. М., 1997, с.82

4. Абушенко В. Л. Хора // История философии. Энциклопедия. Минск, 2002 с.1235-1237