В каком случае свобода для Бердяева становится важнее Бога? Как в его философии соотносятся свобода и грех? Как складывались взаимоотношения Бердяева с советской властью? На эти и другие вопросы отвечает кандидат философских наук Алексей Козырев.
Николай Александрович Бердяев был родом из Киева. Предки его были аристократами, бабушка — графиня Шуазель. Он помнил об этом и вторую половину жизни провел во Франции, в Париже, в весьма аристократическом доме в Кламаре, который не купил, а получил в подарок от одной своей английской поклонницы. Киевский университет Бердяев так и не окончил — сначала естественно-научный, потом юридический факультет.
Участие в киевском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» привело Бердяева к аресту и ссылке сначала в Вологду, потом в Житомир — так же, как и другой недоучившийся студент, Владимир Ульянов-Ленин. Правда, Ленин сумел окончить университет экстерном, а Бердяев диплом о высшем образовании так и не получил, поэтому профессором в Московском университете он стал уже в 1920 году, когда ученые звания и степени большевики отменили и профессором мог быть, собственно говоря, любой.
Вернувшись из ссылки, Бердяев в 1904 году приезжает в Санкт-Петербург. Там он попадает в среду интеллектуалов, которые во многом, как и он, совершили путь от марксизма к идеализму. Но идеализм стал для них программой общественной борьбы, программой революции. Бердяев — участник «Нового пути», издаваемого Мережковским и Гиппиус. Потом они этот журнал берут под свое руководство с другим киевлянином, Булгаковым, и превращают его в «Вопросы жизни». «Вопросы жизни» в 1905 году становятся идеалистическим кадетским органом русской революции, «зеркалом русской революции», как сказал бы тот же Владимир Ульянов.
Начало творческого пути Бердяева — 1901 год, книга «Субъективизм и идеализм в общественной философии Михайловского» написана еще почти марксистом, но там уже видно влияние неокантианской терминологии и Канта: различение сущего и должного, природа общественного идеала, правда-истина и правда-справедливость. Марксизм был методом критики народничества, которое исповедовало субъективный метод в истории. Михайловский: «Историю делают критически мыслящие личности». Для марксизма история совершается по необходимости, и класс-гегемон, то есть пролетариат, является лишь проводником мирового духа, абсолютного духа, который вершит историю. У Бердяева происходит некий переход от этого объективизма к субъективизму, потому что личность является той горой, той скалой, внутри себя порождающей ценности, которые становятся общезначимыми.
Бердяев будет говорить о себе и своем познании: «Я этик, моя философия по преимуществу этическая». И действительно, этот этический момент абсолютности человеческой личности, которая внутри себя встречается со свободой и задается вопросом: «А что с этой свободой я могу делать? Могу ли я поступиться своей свободой во имя корма, во имя денег, во имя статуса, во имя богатства, во имя положения?» Бердяев не готов поступиться своей свободой ради чего бы то ни было. Свобода является абсолютной ценностью, в каком-то смысле даже более важной, более значимой, чем Бог. Бог является пленником и заложником свободы.
Книга «Философия свободы» будет написана сразу после «Вех», в 1911 году, и увидит свет в московском книгоиздательстве «Путь», которое создаст Маргарита Кирилловна Морозова — меценатка, жертвующая деньги, оставшиеся от ее скончавшегося мужа-предпринимателя, на русскую философию. «Философия свободы» станет первой оригинальной философской книгой Бердяева, несмотря на то что к этому времени он является автором уже нескольких книг, сборника Sub specie aeternitatis и ряда других работ.
Свобода, по Бердяеву, безосновна, она тождественна понятию Ungrund Якоба Бёме.
Ungrund — это бездна, «без дна», то, что не имеет основы. Слово «бездна» — калька немецкого слова Ungrund («не имеющий почвы»). Свобода есть нечто изначальное, и Бог ничего не может сделать с этой свободой, он является таким же заложником свободы, как и мы с вами. И этой свободой можно распорядиться. Свобода мыслится Бердяевым трояко: есть «свобода от», есть «свобода для». «Свобода от» — это свобода как отсутствие каких-то рамок, отсутствие ограничений, свобода произвола, свобода делать то, что хочешь. Но более высокой свободой является «свобода для» — свобода, которая используется человеком для реализации каких-то целей, ценностей, задач. Человек свободен, и поэтому он ответственен. Эта связка свободы и ответственности за то, как ты распорядился своей свободой, — это очень важная тема русской философии, начиная с Бердяева.
Есть высшая свобода, свобода в Боге, когда человек освобождается от механического рабства греху, потому что грех в религиозном измерении, в философском измерении — это ошибка, ἁμαρτία по-гречески. Это то, что включает человека в цепочку нудящей его необходимости. Грех автоматичен, грех — это принуждение. Освободившись от этого автоматизма — автоматизма этического поведения, автоматизма мысли, человек спасается, освобождается от греха и становится свободным. В рамках религиозной философии такое освобождение возможно только с благодатной помощью свыше.
Свобода для Бердяева тесным образом связана с понятием творчества. Свобода и творчество — это образ и подобие Бога в человеке. Образ Божий — это свобода, человек несет в себе ту свободу, с которой Бог сотворил мир, и поэтому человек является продолжателем этого миротворения. А творчество — это подобие, человек может создавать нечто совершенно новое. На этом Бердяев разошелся со своим другом Булгаковым — одно время их называли Булдяев и Бергаков, настолько они были похожи по образу своих мыслей. Булгаков — политэконом, и он считал, что человек не создает ничего нового, а лишь припоминает то, что уже создал Бог. А Бердяев полагал, что человек может уподобиться Богу и быть не только управляющим некоего невидимого хозяина на земле, но и полноправным хозяином.
Поэтому вслед за «Философией свободы» Бердяев пишет книгу «Смысл творчества», перед написанием которой год проводит в Италии. Получает задаток, аванс от Маргариты Морозовой, ему этого аванса хватает на то, чтобы год прожить в Италии, попутешествовать по Флоренции, Венеции, посмотреть итальянские музеи, напитаться духом Ренессанса и написать книгу о творчестве.
О творчестве каком? Художественном, поэтическом, философском, просто о творчестве. Розанов, еще не дочитав эту книгу, пишет рецензию «Творчество из “ничего”», то есть это некая этика творчества. И Бердяев, один из представителей нового религиозного сознания, считает, что эта этика и является наивысшей, что так же, как в религии, человечество проходит в истории три этапа откровения: религия закона, религия искупления и религия благодати — Ветхий Завет, Новый Завет и вечный, или третий, завет, который должен прийти на смену, который должен открыться. Это теория Иоахима Флорского, итальянского калабрийского монаха, еретика XII века, который считал, что человечество проходит в своем христианском пути три этапа откровения: есть этика закона, этика искупления и этика творчества как высшая форма этики, где человек становится свободным, а не рабом и не наемником, если угодно.
В этой этике творчества Бердяев и мыслит себе будущее человечества. Люди должны как-то видоизмениться, должна осуществиться свобода в истории. В «Смысле творчества» Бердяев пишет, что история была вечной неудачей: религия — неудача в богообщении, государство — неудача в общении людей между собою, философия — неудача в познании истины. Но должна все-таки свершиться удача, и должна свершиться новая христианская общественность. Бердяев один из тех авторов «Вех», которые считают, что возможна новая истинная коллективность, общество, построенное как Gemeinschaft, а не как Gesellschaft, как тесный круг общения близких людей, друзей, а не как отчужденные друг от друга открытые общества в духе Карла Поппера, где каждый считает себя одиноким уникумом.
Революция Бердяевым переживается двойственно. С одной стороны, он видит в ней выражение русской идеи, русского духа, стремящегося к абсолютности, к эсхатологичности, к каким-то крайностям. С другой стороны, он видит в революции поиск новых форм коллективности. Поэтому он встретит революцию. Одна из самых антиреволюционных, контрреволюционных книг — «Философия неравенства», где он скажет о том, что неравенство всегда было присуще человечеству, аристократизм является принципом элиты и что попытка уравнять всех, привести всех к общему равенству — это бесовская, сатанинская попытка. Эту книгу он издаст в Берлине, напишет в «красной» Москве, в 1922 году он будет выслан на «философском пароходе». Потом он фактически отречется от философии неравенства, потому что в поздних работах станет гораздо более левым, даже будет цитировать речи Михаила Ивановича Калинина на съездах ВКП(б) и признавать ценность советской власти, которая совершила реформу образования, гуманизировала многие сферы общественной жизни.
После войны Бердяев станет одним из идеологов репатрианства, возвращения на родину.
Он будет призывать эмигрантов к тому, чтобы они возвращались в Советский Союз, и многие из них, вернувшись, окажутся в лагерях.
Сам Бердяев завещает свой архив Советскому Союзу. Ему будут говорить: «Они же уничтожат его». — «Значит, я это заслужил, я хочу разделить свою судьбу со своей родиной». Дом в Кламаре он завещает Русской православной церкви. У него не было детей, он жил с супругой Лидией Юдифовной и ее сестрой.
Бердяеву принадлежат известные работы, с которых в начале 90-х годов и началось возвращение русской философии в наш общественный контекст: «Русская идея», «Истоки и смысл русского коммунизма», «Самопознание». Это публицистические работы. Бердяев действительно очень публицистичен. Это подтверждается тем, что он склонен к афоризму, он любит блеснуть красивой фразой. «У Бога власти меньше, чем у городового», например. Или: «История началась с фразы “Каин, где брат твой, Авель?”, а закончится фразой “Авель, где брат твой, Каин?”». То есть все должны спастись, потому что христианство — это религия милости и религия искупления.
Во многом эти публицистические работы отражают душу самого Бердяева. Когда он говорит о русской душе, что она женственна, эсхатологична, не укоренена на земле — в каком-то смысле это автопортрет самого Бердяева. Дурылин потом скажет, что русская душа не только имеет в себе нечто вечно женственное (Бердяев так назовет статью о Розанове — «О “вечно бабьем” в русской душе»), но что-то вечно бабье и что-то вечно «б…», чего сейчас по закону произносить нельзя.
Конечно, в этом не столько философия, сколько публицистика. Но этим и интересен Бердяев, этой органичностью — такой мудрец, софо́с, русский Сократ, если угодно, тип русского философа как мудреца, который является властителем дум, интеллектуалом. И не случайно во Франции он будет другом многих христианских интеллектуалов: Маритена, Жильсона, — будет участвовать в различных католических изданиях, в журнале Esprit и перед своей кончиной станет honoris causa Кембриджского университета, обойдя Жака Маритена.
Оставить комментарий