Странник Пушкин

Александру Сергеевичу Пушкину с нелёгкой, но шаловливой руки пианствующего (не от слова «пианино») гитариста Аполлона Григорьева досталось позолоченное цыганское счастье. От Григорьева и Достоевского повелось трясти перед Пушкиным плечами и закатывать глаза в поволоке. «Пушкин, мол это наше всё». Между тем, известное григорьевское заклинание обидно как для нас (России), так и для Пушкина. Россия не Литва, не Казахстан, не Украина. И Пушкин для России не то же самое, что Чюрлёнис для Литвы, Абай для казахов или Шевченко для Малороссии. Британец не скажет «наше всё» про Шекспира, испанец про Сервантеса. Вот и русскому человеку недостойно так блажить, потому что его литература не одним, а многими дарованиями создавалась, её нельзя скомкать до размеров одной гениальности. Да и Александру Сергеевичу что за честь – быть первым парнем в деревне без женихов? Блажбой мельчат поэта… Унижают возвеличиванием...Разумеется, от этого образ Пушкина не становится яснее. Оно, вроде бы, и к лучшему, ведь и сам поэт подноготую о себе не открывал и даже прятал, порою наводя тень на плетень (на генеалогические древеса). Уважал человек «возвышающий обман» - стало быть, и мы должны этот обман уважить. Ничего не попишешь.

С другой стороны, уважать – не обязательно подражать. Повторение и умножение обмана, чем бы оно ни диктовалось, красоты миру не прибавляет. Хотя побуждение говорить о ком-то с нервическим надрывом тоже понятно. Андре Жид некогда заметил, что есть такие собеседники, для которых разговор служит ложем, где их собственным мыслям приятно побарахтаться с мыслями чужими. Когда о великих людях говорят с придыханием, когда о них поют мартовские песни, я вспоминаю Андре Жида. Уж не знаю, почему.

Один древнегреческий старик внушал современникам, что человек — это мера всех вещей: существующих, поскольку они существуют, несуществующих, поскольку они не существуют. Вот и несуществовавший Пушкин может быть мерилом вещей, но только для вещей несуществующих. Тогда как для действительного мира действительною мерой может быть только Пушкин действительный. Сказанное относится отнюдь не только к великим. Каждый понимает себя настолько, насколько справляется с выдумками о себе. Причём не с чьими-то сторонними выдумками, а в первую очередь со своими собственными. Другому древнегреческому старику внутренний голос вовремя советовал: «Не спеши и не бреши!» Эх, мне бы такого советчика.

Кто Пушкину в пору его становления мог хорошее подсказать? Вздорный отец? Мамаша со стервоточинкой? Неглубоко верующая, но искренне пьющая нянька, посредница между барином в красной шёлковой рубашке и дворовыми девками? Царскосельские гусары? Остаётся только руки развести от удивления, как при эдакой опеке из мальчишки вырос величайший поэт, а не какой-нибудь Пушкин-Американец.

В свете сказанного вопросы о том, ругался ли дивный гений матом постоянно или только в скоромные дни, ко всем ли женщинам относился не по-товарищески или только к bonne partie, представляются несколько надуманными.

Тем, кто Пушкина уважает, силы, я думаю, надо расходовать не на доказательства недоказуемого, а на доступно близкое приближение к тайне взаимоподдержки в каждом большом художнике высокого и низкого, светлого и тёмного. Образно говоря, к тайне соития бога в душе и «меркурия в крови». Что они друг друга поддерживают очень многие отрицают, но отрицание не есть доказательство. Гений и злодейство несовместимы? А как же маэстро Челлини с его кинжалом для отвода артистической души?

Когда из иконописца творят икону, то получается всегда плохо: неубедительно и раздражающе сусально. Это и к Рублёву относится, и к Пушкину. Художники трудные существа. Часто невыносимые в общении, и когда их рисуют ягнятками на святках, проявляют неблагодарность к памяти тех, кто их поддерживал и попросту говоря, выносил несмотря ни на что. Анна Андреевна Ахматова порицала Наталью Николаевну Пушкину за непонимание мужа и женскую слабость. Ахматова великая поэтесса, но брать с неё пример не всегда нужно. Во-первых, и сама Анна Андреевна была женщиной со многими слабостями, а, во-вторых, мы-то теперь знаем (лично я – благодаря Николаю Раевскому), что если Наталья Николаевна и не была лучшей женой своему мужу, то и её муж не был образцовым родственником для его свояченицы Александры Николаевны. Дело не в том, чтобы задним числом рвать серьги из сестриных ушей, а в том, чтобы правде служить.

Хрестоматии не тем плохи, что лгут хуже календарей, а тем, что не готовят людей к встрече с художниками в их земной подлинности. Лев Николаевич Толстой был великим существом, а каково было чистюле и аккуратисту И.С. Тургеневу видеть, как пригретый им молодой писатель ему же на стол грязные сапоги кладёт?

Что до революции, которая в Александре Сергеевиче случилась. То это навряд ли. Молод он был для внутренних революций. И не только потому, что ему было всего 37 лет. Мне скажут, что в XIX возраст на пороге сорокалетия молодым не считался. Как сказать, может и не считался. Однако всегда будут люди, которые, сколько они ни проживи, взрослыми не становятся. Пушкин и накануне гибели в Николае I отца искал. И раньше, когда с декабристами водился, они его почему близко к заговору не подпустили? Жалели, говорят. А из переписки его приятеля Тургенева выходит что не из жалости, а из-за страха. Боялись обычной пушкинской неосмотрительности в разговорах. Рисоваться в разговоре, выкладывать, что на ум придёт – детская черта, между прочим.

Интересно, конечно, прикинуть, каким бы стал поэт Александр Сергеевич Пушкин в благодетельные времена императора Александра Николаевича Романова. А я думаю, что очень много хорошего поэту и тогда бы не обломилось. Хороший человек был Александр II, но ему и его окружению с умными и талантливыми людьми «было неловко».

Нынешние властители России, по многим приметам, от умных и талантливых сограждан особого подъёма духу тоже не испытывают. Как тут устраиваться умникам и умницам, которые не хотят быть насаженными на вертикаль власти, не знаю.

Пушкин был не служакой и тем более не прислужником. Он был странником, путешественником по «внутренним ландшафтам». Странники народ норовистый, непонятный. Воистину странный. В этом смысле, Пушкин действительно был странным. Странной была его горячность тогда, странна она и сейчас, когда питерский болотный холод расползается по всей Руси. Однако холодом смерти тепло души не заместить. Александр Сергеевич там, на замёрзшей Чёрной речке не от смерти, а от жизни умирал.

Странников, которым светит путеводная звезда, не остановят ни тогдашние морозы, ни сегодняшнее глобальное потепление, их только жизнь и остановит – для вечности. Это и есть обнадёживающее послание от странного Пушкина к странникам современным.

Вадим Юрьевич Царёв

Институт философии РАН,  2005