Человек от постчеловека отличается наличием поэтического измерения

1

Человек от постчеловека отличается наличием или, вернее, присутствием поэтического измерения. Ровно тем же человек отличается и от машины. Техническое сознание не будет обладать доступом к поэтической полноте, ибо оно замкнуто на посюстороннем. Техническая трансценденция — это всего лишь выход за пределы индивидуального сознания и вхождение в некое стадное других таких же замкнутых на посюстороннем сознаний. Техническое коллективное исключает соборность, суть которой — Христос в нас. Антихрист в нас хоть и будет обладать интегральными свойствами, это будет всего лишь посюсторонняя интегральность, нацеленная, возможно, на демоническое. Небо останется закрытым для техносознания, несмотря на создание нового технонеба. Технонебо ни в коей мере не тождественно небу поэтическому или христианскому. Если же сравнить небо язычников и технонебо, некоторое совпадение обнаружится без сомнений, но полное ли это будет совпадение я пока сказать не берусь.

* * *

Разница между святыми и поэтами заключается в том, что поэт просто имеет доступ к небесам, святой же преображается в Св. Духе и сам становится небом. Поэт, безусловно, подобен небу, но он не прошёл необходимую трансформацию, не стал небесной полнотой, как святой. Если представить святого и поэта в виде настольной лампы, освещающей окружающее пространство, то поэт светит только пока включён в сеть. Святой же даже при отключении некоторое время способен по своей собственной причине, в согласии с природой, светить светом Христовым, накопленным в процессе христианского делания.

* * *

Моя старая формула: «Поэт — это сердце в Сердце, а святой ещё и Сердце — в сердце». Причём святым не стать вне Поэта (Бог - Поэт!). Человек в Боге - поэт, а святым становится человек, в котором Бог.

* * *

Всякий святой — поэт своего дела. Он не вне поэзии, не противоположен поэзии. Он просто дальше ушел по той же дороге, имя которой Христос или Поэзия.

* * *

Вопрос: А разве сейчас все люди обладают поэтическим пониманием?

Мой ответ: Далеко не все, разумеется, но все имеют доступ, который можно активировать по своему желанию (для это надо жить жизнью, которая нуждается в открытии этого измерения). То есть, на уровне онтологии всякий человек приобщён к поэтическому измерению. Другое дело, что он не актуализировал в себе эту возможность, однако само наличие этой возможности — важная деталь, меняющая внутренний облик человека. Постчеловек будет отсечен на уровне возможности — это уже совсем другая бытийная реальность.

2

Сейчас, благодаря новейшим научным открытиям, открывается техническая потусторонность в рамках человеческой посюсторонности (это предпосылка новой постчеловеческой онтологии). И эта техническая потусторонность, утверждаясь в своих правах на человека, будет воевать против природной, Богом устроенной, человеческой потусторонности, именуемой нами трансцендентностью. То есть, техническая потусторонность по определению заточена на античеловечность, потому не следует обольщаться красивыми обещаниями помощи нездоровым людям (главная цель совсем другая).

Таким образом главную проблему времени можно сформулировать так: намеренное создание технической трансцендентности — нечеловекомерности, где всё происходит на таких уровнях и скоростях, которые не доступны человеческому восприятию. Именно потому, что этот уровень будет закрытым для природного человеческого сознания, не имеющего определенного спецдоступа, возникает потребность в создания кастового общества.

Постчеловечество — это новое кастовое общество, в котором не больных спасают, а здоровых делают неполноценными — ибо могут (по Хаксли), избранным же, т.е. богатым и власть имеющим, достаются некоторые технобонусы.

3

Свобода человека проявляется в том, что он может отказаться и от Бога в себе, и от человека в себе. Он это может, но кем он тогда будет? Зверем — т.е. демоноподобным существом, достоинством даже ниже животного, ибо животные не отказались ни от Бога, ни от человека, ни от животного в себе (у них и права такого нет, возможности нет — они под игом своей природы остаются сравнительно здравыми, ибо повреждены только человеческой свободой, а не своей собственной, которой не обладают). Подприродные животные будут человечнее надприродного человека-зверя, ибо будут нести на себе след своего бога — след человека, сотворённого Творцом. Кстати, это причина отказаться от подчинения постчеловеку (человеку-зверю), т.е., скорее всего, животные и вся природа в целом перестанет быть природой для человека, отказавшегося от человека в себе — для зверя-постчеловека.

4

Вопрос о национальности носит не политический, а онтологический характер — политический вытекает из онтологического. Потому политический ракурс законен, пока не идёт вразрез с онтологией. Когда же политика начинает искажать онтологию, она становится незаконной (антихристовой).

Хотя человеческая природа позволяет явиться иной онтологии — политической, последняя всё-таки носит чисто земной характер, т.е. не равна небесно-земной, природной. Можно ли её назвать культурной? Да, можно, но и культура культуре — рознь. Культура может быть природной, неприродной (выше или ниже природы) и антиприродной (противной природе, разрушительной).

Культура иной природы тоже может быть. Например, постчеловеческая культура, которая будет базироваться на иной, новой онтологии. Правда, постчеловеческая культура (и онтология) являет себя исключительно в силу возможностей, заложенных в природе человека, потому она является как бы не совсем иной. Она иная лишь в силу того, что отбросила от природы человека некую часть (урезанная версия природного человека плюс) и присоединила к ней нечто новое, техническое (слишком человеческое, только человеческое). Это важное замечание: присоединение новоприродного осуществляется за счёт отбрасывания некоторого староприродного — так и создаётся иная, постчеловеческая природа. Постчеловек не просто расширяет свои возможности техническими средствами (это было всегда), он именно отказывается от части человеческого в пользу технического и строит новое на развалинах старой природы.

В таком новом мире национальность как таковая оказывается чем-то вроде анахронизма, новая национальность единого глобального постчеловеческого мира будет чем-то вроде специализации (слишком прикладная вещь в сравнении со старой). Единство этого мира будет носить не формальный, а духовный характер. При явном разнообразии, всюду восторжествует античеловеческий дух Антихриста.

Хула на Духа (непрощаемый грех) возможно и будет этим самым искажением онтологии — творением новой постчеловеческой природы на развалинах Богом созданной человеческой.

5

Поэт как представитель рода человеческого, конечно, не лишён самости. Более того, в отличие от обычного человека, она у него двойная: у поэта две самости — человеческая и поэтическая (здешняя и тамошняя). Но они по хорошему не совместимы, т.е. в нём есть либо одна, либо другая. Здешняя мешает быть нездешей, нездешняя — здешней, они в нём всё время спорят. Быть может, именно спор между ними рождает стихи. Но именно этот спор не позволяет поэту быть втянутым в здешнюю самость настолько сильно и глубоко, как втянуты обычные вполне здешние люди. Поэт раздвоен, как шизофреник, но это не делает его больным в медицинском смысле (скорее наоборот), несмотря на множество кажущихся признаков нездоровья. Эти признаки — результат ношения дара, своего рода отметина. Чудаковатость поэтов общеизвестна, но её природа не вполне понята. Дело в том, что присутствовать сразу в двух мирах — задача непростая, она попросту не по силам большинству обычных людей¹. Обычный как раз легко сойдёт с ума в таких обстоятельствах, в которых поэт творит свои шедевры.

Собственно поэтическая самость — это не совсем самость, потому что она — место встречи со своим идеальным Я (точка стояния). Она — плод этой встречи, плод знания, тесного общения с идеальным. Достоверность этих встреч несомненна для поэта, и не без оснований — наличие настоящих стихов тому доказательство.

Идеальное Я — непререкаемый авторитет не внешний, но внутренний; получаемые от него вести — почти священны, ибо это — откровения. Понятное дело, что не всё удаётся донести до себя обычного, до себя просто человека — как читателя и слушателя этих вестей. Да, поэт сам для себя не только поэт, но и читатель. В нём всегда есть эти двое, и один говорит другому — в этом суть творческого акта (всегда диалога). Человеческое поэта очень чётко различает в себе поэтическое (иное) и своё частное, личное — обычное. Поэтическая самость относится только к поэтическому в поэте и никогда не относится к обывательскому. Но то и другое — пространство внутри одной личности и вне этой личности невозможное. Потому так трудно извне различить в поэте то и другое — только поэтам дано легко это различать (поэтом в себе слышать поэта в другом). Поэт просто слушает как звучит голос, а небесный и земной голоса сильно разнятся. Подлинная поэзия — это всегда небесный голос поэта, хоть и не всегда, возможно, очищенный от чисто человеческого (зато всегда свободный от слишком человеческого только человеческого).

Чем выше уровень поэзии, тем чище в ней звучит небесный(!) голос земного (!) человека.

6

Поэт преподносит себя Реальности, как тестовое чернильное пятно², и предлагает ей ответить, что она видит, при том она видит не только поэта, но и место, время, окружение, события, обстоятельства — всё, что связано как-то с поэтом (всё это видит и поэт глазами Реальности).

Поэт тестирует Реальность, и, оказывается, она не может не ответить поэту. В этом некое сходство поэта со святым — Бог святому тоже всегда отвечает, потому что Его обязывает к этому святость человека. Но что обязывает Реальность отвечать поэту? Вопрос? Какой вопрос задаёт поэт? Вернее, наверное, спрашивать о том, КАК он спрашивает, потому что обязывает Бога отвечать поэту, скорее всего, его поэтическое состояние. Какое это состояние? Состояние предстояния (целостность) и открытость, наверное... Одно ясно, поэтом является тот, кому Реальность (т.е. Целостность, а Целостность — это Слово) всегда отвечает. Поэт — это вместивший в себя Целое, хотя бы на мгновение — плодом этого вмещения и является стихотворение.

7

Пища богов — стихи, поэзия. Нектар — это и есть поэзия. Слова внутри полны этим божественным нектаром, который собирают поэты, словно пчёлы, для своих творений.

Чтобы прочесть стихотворение, надо впитывать в себя нектар Слова, а не считывать внешние слова. Внешнее — лишь упаковка, слова — это всего лишь сосуды: бокалы и чаши, в которых помещается то, что следует выпить и съесть.
---

¹ У поэта совсем другие настройки, другие доминанты, и эта собранность по-другому даёт ему другие способности.

² Что-то вроде теста Роршаха (проективный тест чернильных пятен).

Дневниковые записи 1- 8 августа 2019; 11 октября