Дуинские Элегии. Элегия первая

Сборник «Дуинские элегии» («Duineser Elegien»), выдержанный в традиции гениального предромантика Фридриха Гельдерлина, был опубликован в 1923 году. Замысел элегий родился в 1912 году в старинном замке Дуино на берегу Адриатического моря, но первая мировая война заставила Рильке прервать работу, и завершить сборник поэт смог лишь в 1922 году, уединившись в башне Мюзот.

Перевод Владимира Микушевича

Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой?
Пусть бы услышал. Но если б он сердца коснулся
Вдруг моего, я бы сгинул в то же мгновенье,
Сокрушённый могучим его бытиём. С красоты начинается ужас.
Выдержать это начало ещё мы способны;
Мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась
Уничтожить нас. Каждый ангел ужасен.

Стало быть, лучше сдержаться и вновь проглотить свой призывный,
Тёмный свой плач. Ах! В ком нуждаться мы смеем?
Нет, не в ангелах, но и не в людях,
И уже замечают смышлёные звери подчас,
Что нам вовсе не так уж уютно
В мире значений и знаков. Нам остаётся, быть может,
Дерево там, над обрывом, которое мы ежедневно
Видели бы; остаётся дорога вчерашнего дня
Да прихотливая верность упрямой привычки,
Которая к нам привязалась и бросить не хочет.
И ночь. Ночь, когда ветер вселенной
Гложет нам лица, кому она не остаётся,
Вожделенная ночь, мягким обманом своим
Всем сердцам предстоящая? Легче ли ночью влюблённым?
Ах, они друг за друга разве что спрятаться могут.
Не знаешь? Так выбрось из рук пустоту
В пространства, которыми дышим; быть может, лишь птицы
Проникновеннее чуют в полёте расширенный воздух.
Да, вёсны нуждались в тебе, и звёзды надеялись тоже,
Что ты чувствуешь их. Иногда поднималась
Где-то в минувшем волна, или ты проходил
Под открытым окном и предавалась тебе
Скрипка. Всегда и во всём порученье таилось.
Справился ты? Уж не слишком ли был ты рассеян
От ожидания? Всё предвещало как будто
Близость любимой. (Куда же ты денешь её,
Если мысли, большие, чужие, с тобой сжились,
В гости приходят и на ночь порой остаются.)
Если хочешь, однако, воспой влюблённых. Поныне
Чувству прославленному ниспослано мало бессмертья.
Брошенных пой. Ты позавидовал им, потому что милее
Без утоленья любовь. Начинай
Снова и снова бесцельную песнь славословья.
Помни: гибель героя - предлог для его бытия.
Гибель героя последним рождением станет.
Но влюбленных устало приемлет природа
В лоно своё, словно сил у неё не хватает
Вновь их родить. Воцарилась ли Гаспара Стампа
В мыслях твоих, чтоб, утратив любимого, молча
Девушка этим великим примером прониклась,
Чтобы думала девушка: вот бы такою мне стать?
Не пора ли древнейшим страданиям этим
Оплодотворить нас? Не время ли освободиться
Нам от любимых, дрожа, чтобы выдержать освобожденье,
Как стрела тетиву выдерживает перед взлётом,
Чтобы превысить себя. Нет покоя нигде.
Голоса, голоса. Слушай, сердце, и жди - на коленях
Ждали, бывало, святые могучего зова,
Чтоб он их поднял с земли. Оставались, однако,
На коленях они и потом, ничего не заметив.
Так они слушали Божьего гласа; конечно,
Ты не снесёшь. Дуновенье хотя бы послушай,
Непрерывную весть, порождаемую тишиною.
Овеян ты теми, кто в юности с жизнью расстался.
В каждой церкви, в Неаполе, в Риме, повсюду
Их судьба говорила спокойно с тобой.
Или тебе открывалась высокая некая надпись
На могильной плите, как в Santa Maria Formosa.
Что им нужно? Последний проблеск сомненья
Погасить я готов, которым порою
В чистом движенье своём хоть немного скованы души.
Разумеется, странно покинуть привычную землю,
Обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли,
Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто,
Значения не придавать и грядущего не искать в них,
Прекратиться навеки для робких ладоней другого,
Бросить имя своё, даже имя своё,
Как бросают игрушку разбитую дети.
Странно желаний лишиться. Странно впервые увидеть,
Как порхает беспутно в пространстве
Всё, что было так важно. Да, смерть нам сначала трудна.
Свыкнуться надо со многим, пока постепенно
Чувствовать вечность начнёшь. Ошибаются, впрочем, живые,
Слишком отчётливо смерть отличая от жизни.
Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,
Где живые, где мёртвые. Вечный поток омывает
Оба царства, и всех он влечёт за собою,
Там и тут заглушая любые звучанья.

Что им до нас, наконец, кто в юности с жизнью расстался?
Мягко отвыкли они от земного, как дети
От груди материнской. Но мы поневоле
Ищем тайн, ибо скорбь в сочетании с ними
Помогает расти. Как тут быть нам без мёртвых?
Говорит нам сказанье, что плач о божественном Лине
Музыкой первой потряс оцепенелую глушь.
Юного полубога лишилось пространство, и в страхе
Пустота задрожала той стройною дрожью,
Которая нас утешает, влечёт и целит.

Перевод Ольги Слободкиной-von Bromssen                                      

Если я закричу,
    кто услышит средь ангельских чинов?
   
А и если
     один из них 
        примет вдруг к сердцу мой крик -
              содрогнусь.

Мне не выжить с ним рядом,
     с Огромным Его Совершенством.

Красота - только первый укол 
    ужаса,
          переносимый,
    
но как сердце зашлось,
   оттого, что мы поняли холод,
       с которым она отстранилась,
          чтоб нас не разрушить.

Каждый Ангел ужасен!
   А раз это - так,
    задыхаясь сглотну я свой писк и рыдание. 

Так к кому обратиться в нужде?
    К Ангелам?
      Нет.   
        К людям?
           Нет.
        
И хитрющие звери 
       давно уж смекнули,
          как нам здесь неуютно, 
             в разгаданном мире.

Что ж тогда остается?
   Быть может, сосна на холме,
     на которую смотришь ты изо дня в день,
           иль вчерашняя улица,
              да порочная верность привычке,
                что нас утешала
                   и осталась в глубинах навек.

Да, и ночь,
  ночь, когда ветер,
    наполненный космосом,
      ноет на лицах,
         приподнятых к небу...

Ты ждала бы любого,
  желанная ты, что слегка огорчишь,
    ты, кого одинокому сердцу придется
      встретить с немалым усилием...

Но разве любовникам легче?
   Нет, лишь умеют они
    быть вместе,
      тем самым скрывая
        друг от друга
          свою же судьбу...

Ты все еще не понимаешь?
 Брось пригоршню пустот
  в пространства того,
    что вдыхаем...

Может, птицы,
   почуют расширенный воздух,
     входя во стремительный взлет?

Верно, весна не придет без тебя.
  вот и звезды построились в ряд
     в надежде, что ты восхитишься,
      и волна всколыхнулась навстречу из прошлого...
        так же и скрипка
          предложила свой звук,
           когда шел ты меж окон открытых.
            То наставления были,
              предназначение.
                 А сможешь исполнить?
                   Вечно тебя отвлекало
                      ожидание того,
                        что имеет название -
                           приближение любимой.

(И где бы хранил ее ты,
   когда эти огромные странные мысли -
       как приливы-отливы в ночи?)
      

    Но пой, долг велит,
       о великих влюбленных:

их славе
   долгий путь предстоит
     перед входом в Бессмертие...

Ты почти позавидовал им,
   безнадежно влюбленным,
      которых увидел
         влюбленными больше счастливых,
            взаимновлюбленных -
 
     так начни вновь и вновь
       прославлять их словами,
         бессильными живописать.

Подумай:
   герой выживает.
  
   Даже останки его -
     всего лишь предлог,
        чтоб продолжить
          совершенность рождения.

Но природа, исчахнув,
    забирает влюбленных к себе,
      будто не в силах исполнить
         дважды энергий обвал.

                    Думал ли пристально ты
О Стампе Гаспаре?
Размышлял ли подробно о ней?
   Так, чтобы девушка,
       что потеряла любимого,
           смогла бы сказать
               по примеру безмерной любви:
                 "Так же и я поступлю".

Не пора ли и этим страданиям древним
   начать приносить нам плоды?

Разве время еще не пришло,
   чтоб в любви
              мы смогли бы себя свободить
                от любимого
                   и, дрожа, испытать,
                      как стрела тетиву,
                        собираяся с силой, -
                          себя превзойти при стрельбе,

                  чтоб уже ничего не осталось,
                      ни единого места?

Голоса, голоса!
  Слушай, о сердце,
      как только святые...

Слушай 
   и жди тот огромный призыв,
     что тебя оторвет от земли,

но они продолжали склоняться -
  непостижимые души,
    не замечая своей левитации.
      Вот как полно - "имеющий уши"!

Ты же не выдержишь

   Бога услышанный глас -
     нет.
              
Но слушай
    дыхание нежности...
      и бесконечную весть -
        она прорастет в тишине.

Ее шелест к тебе доносился
   от тех, кто ушел молодым.

Когда же ты в храмы входил
  в Неаполе, в Риме,
    разве не судьбы их
      мягко касались тебя?

Или надгробная надпись,
  что сильно тебя захватила...
   Помнишь - в Санта Мария Формоза
      недавно.

      Что им во мне?

Я должен мягко стереть
   ощущение своей же
     несправедливости легкой -
      она иногда замедляет
        движения их чистого духа.

Странно, конечно,
   больше не жить на Земле,
     оставить привычки, к которым
       только что стал привыкать,

не придавая значения розам
   и прочим  вещам,
     как будущим знакам судьбы.

И уж не чувствовать Длань,
  что не может ослабнуть
   из страха тебя уронить
    и даже
     в сторону
      имя твое отложить,
       словно куклу без рук.

      Странно уже не мечтать,
          не гадать.

         Странно увидеть все то,
            что казалось единым,
               а теперь растеклось во все стороны.

       
Трудно быть мертвым...
   Пытаешься ты
     время свое наверстать,
       что упущено было,

    пока не начнешь -
       незаметно -
         ощущать
            дуновения Вечности.

Но живые не правы
   в своих резких границах различий.
    Ведь и Ангелы часто не ведают,
      с кем они - с мертвыми или живыми...
                           так мне показалось.

             Вечности дрейф
                 тянет все возрасты мира
                    сквозь оба пространства

               и звук ее слышен везде.

Тот, кто ушел молодым,
  в скорости нас забывает - 
    можно совсем отстраниться от мира вещей,
       нежно,
         словно младенец,
           что незаметно подрос
              и отнят от груди.

Только тот, кто нуждается в тайнах огромных,
   тот, кто пьет из источника грусти,
     веселья и роста,

как может он обойтись в своей жизни без них?

Разве бессмысленна древняя притча,
    где музыка вдруг заиграла
      в разгаре рыданий по Лину,
        пронзая сухую бесчувственность
          в ошеломленном пространстве,
            где юноша-Бог
             почти перестал пребывать,
               заставив пустоты звучать,
                 так, чтоб они  потрясли,
                   успокоили
                     и помогли нам
                        сейчас?