Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Православие — не трон, а крест.
Бога надо бояться не потому, что сила эта сильна, а потому, что она прекрасна. Бог прекрасен, и страх перед Ним — это страх оскорбить прекрасное, а не сильное.
Дар — это не только наличие чего-то, но и отсутствие; это не только одарённость, но и уязвимость.
Мы идём туда, куда сердце зовёт. Бежим, летим, ползём в направлении Зова — понимаем это или нет не важно. Судьба это всегда ответ на Зов (отсюда при-звание), но он всегда преодолевает вызовы — должен преодолевать, чтобы состояться.
Широко улыбающиеся дальним часто стреляют в спину ближним.
Всякий, кто думает о себе как о важной персоне, ошибается. Важная персона в каждом из нас — Христос, который один и во мне, и в другом.
Русская философия мне напоминает черепаху Зенона, которая впереди Ахиллеса западной философии только потому, что ищет не дробное знание, а целое — т. е. Сердце.
Зрелая личность любит то, что любит зрелая личность. А незрелая любит то, что любит незрелая личность. В этом их отличие.
Антихристом является всякий, кто зарится присвоить себе то, что принадлежит Христу.
В Боге мы все — единомышленники, именно в этом ценность единомыслия — в акте пребывания в Боге, а вовсе не в самостном совпадении кого-то с кем-то. Бог в нас един, и мы в Нём, Им — едины. Он в нас единит нас, делая единомысленными. Понятие «согласие Отцов» — про Бога в Отцах, а не про то, что Отцы о чём-то сговорились.
Шторм. За все шкалы
ночью заходит душа.
Ты увидишь оскалы
пробудясь и дыша.
Срыв, и куда-то канет
весь сияющий флёр.
Маршал Ниель обманет
never – o nevermorе.
Осыпь развалин
утром лежит в наготе:
ты зачем-то оставлен
в мировой пустоте...
Я встречал людей, которые,
на вопрос о том, как их зовут,
робко – словно совсем не могли претендовать на то,
чтобы иметь ещё и наименование –
отвечали: «Фройляйн Кристиан», прибавляя:
«как имя», они хотели облегчить вам понимание –
никаких сложных фамилий,
вроде «Попиоль» или «Бабендерерде» –
«как имя», пожалуйста, не обременяйте свою память!..
Морок. Диапазоны
Душе нипочем в ночи.
Ласки, тиски, резоны,
Ложки и рогачи.
Ты – и твержу потерь я
Перечень-приговор.
Нильский разлив неверья –
Невер-, о невермор!
Хлам, и всегда руины
Утром заголены:
Ты и твои глубины;
Явью червивы сны.
Выпей - и тень проступит
Губою на ободке.
Линия – кто преступит,
С кем?..
Полторы палаты, тринадцать мест
Беднейшие женщины Берлина,
заключенные, проститутки, бездомные…
У всех одна и та же причина
скрючиться – тот же кричащий жест.
Криков нигде не умеют встречать,
как здесь, привычным таким безразличьем.
Здесь всегда есть кому кричать.
«Женщина, тужьтесь! Понятно, да?
Такое не делается без труда.
Так не тяните! Давайте! Ну же!
Дерьмо попрет, бывает и хуже.
Вы не на отдыхе! Здесь не игра!..
На этой маленькой, почти детской кровати
скончалась Дросте (в Мерcбурге та кровать теперь эскпонат музея),
на этом диване в доме у столяра - Гёльдерлин,
на санаторных койках где-то в Швейцарии - Рильке, Георге,
на белых подушках в Веймаре
угасли
большие черные очи Ницше,
всё это теперь лишь хлам
или вовсе не существует,
призраком стало,
утратило сущность
в безболезненно-вечном распаде...
Мне думается, что вас уже некоторое время занимает вопрос: что же оно все-таки такое, это современное стихотворение, как оно выглядит? Попытаюсь ответить методом от противного, а именно рассказать, как НЕ должно выглядеть современное стихотворение...
Когда непостижимое восстало,
воскресло Божество, заговорив,
стихи возникли – в них начало,
скорбей непрекращающийся взрыв.
Пусть бьётся сердце в чаянье походов,
строфу насилье власти не прервёт;
союзы и вражду народов,
входя в уста, строфа переживёт.
И маленькое племя тоже пело,
как пел индеец яки и ацтек;
гнёт белых, их корысть оно терпело,
оставшись в строфах полевых навек...