Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Вещное пространство — не вечное, но оно тоже противостоит смерти.
Миф, миф... И то миф, и это... Не думали, что сам человек в нас, как и наша человечность — тоже миф. Миф, требующий воплощения. Не будет мифа, будет только биология — и человек испарится, вместо человеческого общества мы окажемся в зверинце.
Любовь — это не я, не моё. Любовь — это Божье и для Бога: в себе ли, в другом ли. Любовь всегда течёт от Бога к Богу, она всегда в Боге, и человек делается посланником Бога, когда впускает в себя эту благодатную реку, не препятствуя ей течь в согласии с волей Всевышнего, не навязывая ей своей маленькой корыстной воли.
Если надо — возьми жизнь ягоды, претвори её жизнь в свою жизнь, но не глумись над её жизнью...
Любить врагов — высокое искусство,
а недругов любить не так уж сложно.
На гения лучше смотреть благодарными, а не осуждающими глазами, чтобы принять его дары и наделить, а не обделить смыслом жизнь другого человека в своих глазах. Благодарность полезнее для глаз, чем неблагодарность.
Не желай иметь, а желай быть достойным того, чтобы иметь, и дано будет.
Любовь — единственный надёжный дом.
Обвинять и требовать должного умеют все, а вот спасать погибающих дано только Христовым.
Свобода — это богообщение. Общение с Богом и в Боге, общение богом в себе с богом в другом. Свобода — это бытие в Боге. Быть собой с самим собой или с другими, или с Богом, можно только пребывая в Боге.
Шторм. За все шкалы
ночью заходит душа.
Ты увидишь оскалы
пробудясь и дыша.
Срыв, и куда-то канет
весь сияющий флёр.
Маршал Ниель обманет
never – o nevermorе.
Осыпь развалин
утром лежит в наготе:
ты зачем-то оставлен
в мировой пустоте...
Я встречал людей, которые,
на вопрос о том, как их зовут,
робко – словно совсем не могли претендовать на то,
чтобы иметь ещё и наименование –
отвечали: «Фройляйн Кристиан», прибавляя:
«как имя», они хотели облегчить вам понимание –
никаких сложных фамилий,
вроде «Попиоль» или «Бабендерерде» –
«как имя», пожалуйста, не обременяйте свою память!..
Морок. Диапазоны
Душе нипочем в ночи.
Ласки, тиски, резоны,
Ложки и рогачи.
Ты – и твержу потерь я
Перечень-приговор.
Нильский разлив неверья –
Невер-, о невермор!
Хлам, и всегда руины
Утром заголены:
Ты и твои глубины;
Явью червивы сны.
Выпей - и тень проступит
Губою на ободке.
Линия – кто преступит,
С кем?..
Полторы палаты, тринадцать мест
Беднейшие женщины Берлина,
заключенные, проститутки, бездомные…
У всех одна и та же причина
скрючиться – тот же кричащий жест.
Криков нигде не умеют встречать,
как здесь, привычным таким безразличьем.
Здесь всегда есть кому кричать.
«Женщина, тужьтесь! Понятно, да?
Такое не делается без труда.
Так не тяните! Давайте! Ну же!
Дерьмо попрет, бывает и хуже.
Вы не на отдыхе! Здесь не игра!..
На этой маленькой, почти детской кровати
скончалась Дросте (в Мерcбурге та кровать теперь эскпонат музея),
на этом диване в доме у столяра - Гёльдерлин,
на санаторных койках где-то в Швейцарии - Рильке, Георге,
на белых подушках в Веймаре
угасли
большие черные очи Ницше,
всё это теперь лишь хлам
или вовсе не существует,
призраком стало,
утратило сущность
в безболезненно-вечном распаде...
Мне думается, что вас уже некоторое время занимает вопрос: что же оно все-таки такое, это современное стихотворение, как оно выглядит? Попытаюсь ответить методом от противного, а именно рассказать, как НЕ должно выглядеть современное стихотворение...
Когда непостижимое восстало,
воскресло Божество, заговорив,
стихи возникли – в них начало,
скорбей непрекращающийся взрыв.
Пусть бьётся сердце в чаянье походов,
строфу насилье власти не прервёт;
союзы и вражду народов,
входя в уста, строфа переживёт.
И маленькое племя тоже пело,
как пел индеец яки и ацтек;
гнёт белых, их корысть оно терпело,
оставшись в строфах полевых навек...